Где шлем его лежит и часа ждет?Кираса где? Не стоит разговоров.Пусть мертвая эпоха отойдет.Под низким небом — только шум раздоров,стенанья, брань, бряцанье луидоровеще слышны. Все прочее — не в счет.Все прочее: осанка, и рука,и сердце, что тщеславием томилосьоткрыто, а порой исподтишка,что, воздавая милость и немилость,в кровавой жатве преуспеть стремилось,ведя вперед отборные войска.Конде Великий, взоров не склоня,пред нами возвышается сурово.Сменялись войны — за резней резня, —но он вернулся, юн и строен снова.Постигнуть нас его душа готова;как взглянет он на вас и на меня?Уходит день, кругом ни звука нет,лишь где-то вдалеке играют дети,но тот, кто к нам шагнул из бездны лет,стоит и ждет в холодном зимнем свете.По истеченьи четырех столетийон сам своим вопросам даст ответ.Он взор косит угрюмый, ледяной,и никакая боль его не ранит, —скопец духовный, злобою больной,он и продаст, и бросит, и обманетистерзанный народ, который заняткровавой и бессмысленной войной.Во всем разочарованный давно,он рот кривит и замышляет злое.Короткий зимний день глядит в окнои гаснет — и в тяжелом снежном слое,там, за окном, покоится былое;грядущее же смутно и темно.
Вновь грядущее иго
Сначала страх, и следом — ужас.Все — слышно. Истреблен покой.И шторм, в просторах обнаружась,грядет. Надежды никакойна то, что гром судьбы не грянет,Молчат часы, — но на краюнебес — уже зарницы ранятюдоль сию.Отчаянная и глухая,ничем не ставшая толпа,от омерзенья иссыхая,кружит, презренна и тупа,по ветхой Западной Европе, —но только в пропасть, в никуда,беснуясь в ярости холопьей,спешит орда.Себя считая ветвью старшейи, оттого рассвирепев,бубня глухих военных маршейпьянящий гибелью напев,им остается к смерти топать, —в разливе гнева и огняпорабощенных — в мерзость, в копотьгуртом гоня.Теперь ничто не под защитой, —но все ли сгинет сообща.Затем ли Крест падет подрытыйи рухнет свастика, треща,затем, чтоб серп вознесся адский,Европа, над твоей главой —сей полумесяц азиатскийтам, над Москвой?12 августа 1939 года