Вечный слушатель

Слепец наплел историю, бродяжа
(О деве некий рыцарь в ней стенал);
Однако, сколь ни пошл оригинал,
Но перевод — творение Бокажа.

В былые дни хватило б мне куража:
Уж я бы обошелся без похвал,
Издателя бы я измордовал,
А честь девицы? Тоже мне, пропажа!

О смертные, о, сколь ничтожны вы!
Поганая издательская рожа,
Ты сеешь плевелы худой молвы!

Отмщу за подлость, доблесть приумножа, —
Дай шпагу, Слава!.. Я сражусь!.. Увы:
Один Геракл умел сражаться лежа.

* * *

«Зачем приходят образы былого…»

Зачем приходят образы былого,
Коль будущего больше не дано?
Любимая, которой нет давно,
Является и душу ранит снова.

К чему цвести в конце пути земного?
Виденье, сгинь: в моих очах темно!
И призрак расплывается в пятно,
И — снова тьма, безлика и сурова.

В короне кипарисовой грядет
Небытие ко мне, — о, слишком поздно
Ждать милости, — о, все наоборот:

Судьба песчинки жизни числит грозно.
Аналия! Элмано смерти ждет!
Любили вместе — умираем розно.

* * *

«Я больше не Бокаж… В могильной яме…»

Я больше не Бокаж… В могильной яме
Талант поэта, словно дым, исчез.
Я исчерпал терпение Небес
И быть простертым обречен во сраме.

Я осознал, что жил пустыми снами,
Несмысленным плетением словес.
О Муза! Если б ждать я мог чудес,
То ждал бы от тебя развязки к драме!

Язык от жалоб закоснел почти,
Однако, сетуя, учет подробный
Страданиям пытается вести:

Сравняться с Аретино неспособный,
Рыдаю… Если б только сил найти —
Спалить стихи, поверить в мир загробный!

Гонсалвес Креспо (1846–1883)

В поселке

Два пополудни. Жжет неимоверно
Тяжелая и душная жара.
Однако в кузне с самого утра
Вздыхает наковальня равномерно.

Стоит без посетителей таверна —
Недаром у хозяина хандра.
Жужжит в дверном проеме мошкара, —
В подобный час всему живому скверно.

Прядет старушка, севши на порог,
Сын — где-то в поле: он до дела строг
И занимать трудом умеет руки.

В ручье невестка стирку развела,
За огород, раздеты догола,
На солнцепек повыползали внуки.

Часы

В него заложены солидность и комфорт —
Брегет внушителен и служит безотказно.
Быть может, циферблат немного и потерт,
Однако же эмаль — нежна и куртуазна.

Там обрисованы и зал, и клавикорд,
Дворяночка — и хлыщ, предмет ее соблазна, —
Он, кажется, поет и держится развязно,
Победой легкою уже заране горд.

Широкое окно; за ним блистают ярко
Деревья строгого, подстриженного парка;
Как пена, облака всплывают в небосвод;

Поглубже — озерцо, и роща апельсинов
В нем отражается, — а выше, крылья вскинув,
Из белых лебедей белейший длит полет.

Антонио Дуарте Гомес Леал (1848–1921)

Старинные замки