Вечный слушатель

Он — истый дворянин, уже того лишь ради,
Что предок общий наш, не жив отнюдь во граде,
Земли владыкой был; тот сын, что мать свою
Свежует каждый год, чем кормит всю семью;
Тот, жизнь прожить кому в одной приятно шкуре —
А именно в своей; мужчина по натуре,
Но не всегда в речах, — хоть от его словца,
Случалось, иногда кривило мудреца,
Когда простой мужик решал единым разом
Вопросы, коими терзался книжный разум.
К тому, чтоб просто жить, в нем властвует позыв:
Грядущего не зря, минувшее забыв,
Донележе война не подопрет к воротам, —
Тогда — изволь деньгу добыть кровавым поток,
Не то — возьмут скотом, иль отберут зерно,
Лен, сено, да еще пристукнут заодно.
Солдат завидя злых, сам по нутру не злобен,
В соседях и в себе он вызвать ярь способен,
Тогда, солдат, беги: предстанут, сея смерть,
Мечом — обычный цеп, копьем — любая жердь;
В пылу отчаянья — мужик нечеловечьей
Отвагой наделен, — презревши сыр овечий
И сливки свежие — готов сожрать врага:
Не жажда крови то, нет, просто цель блага.
Война ушла; теперь его окинем взором:
От мира, как Король, он огражден забором,
И столь же властен — пусть лишь в собственном дому:
Возможно разве что завидовать сему.
Шесть дней с восхода он прилежно лямку тянет,
Пока Звезда Любви с небес на нас не глянет;
Он добывает хлеб, питаясь без затей,
Премудрых горожан едва ли не сытей;
Настанет день седьмой: покоя не алкая,
Он продолжал бы труд (привычка в нем такая,
Что заболеет он, его труда лиши), —
Но, честно прилежа спасению души,
Он слову Божию идет внимать, как надо:
Господь же знает сам — насколь достойней чада,
Что просто молятся, склонясь к земле сырой,
Чем те, по нотам кто псалмы поют порой.
Когда кончается обряд богослужебный —
Насыщен дух его; для плоти же потребны
Иные радости; и, нечего скрывать,
Он с поселянками горазд потанцевать;
По вкусу выберет, зашепчет: «Что уж там уж,
Ты, Трейнтье, вышла бы уж за меня уж замуж,
Ужо-тко радостей нам выпадет мешок!
Кумекай: из меня — отменный женишок!
Ты что-то холодна: ну, сущая ледышка!
В моих же чувствиях — наличие излишка
Огня, как будто я кузнечный горн, иль печь:
Тщусь оный потушить — ты ж норовишь возжечь;
Я — будто котелок над сим огнем любезным,
И страсть кипит во мне, как бы в нутре железном,
А почки, легкие — суть уголья во мне,
Весь прочий ливер мой — давным-давно в огне,
И я, быв юношей упитанным доселе,
Как сено, высох весь, и более не в теле:
Неужто сей беде не хочешь ты помочь?
Я верю: ты, Катрин, невестой быть не прочь!
Гляди-ка на меня: вот я пляшу — ужели
Помыслишь ты, что я чувствительно тяжеле
Гусиного пера? А вот еще бросок —
На пятку приземлюсь, коль скажешь — на носок;
Ой, глянь на, Тениса! Аль посмотри на Кеса —
Несчастные, пыхтят от собственного веса!
А впрочем, пользы нет в пространной похвальбе —
Я мыслю, разница и так видна тебе.
Не беден я, узнай: из десяти детишек
В семье — лишь я живой, — Господь прибрал излишек
Вон — мельница, а там — канал, оттоль-дотоль
Землица вся моя, учитывать изволь;
Сплошные клевера, — и надо всем господство
Мое, одно мое, по праву первородства.
А там, за пастбищем, за городьбою, детка,
Есть роща у меня, ну прямо к ветке ветка,
Все тянутся ко мне, — а я к тебе, к тебе,
Так будь мне женушкой, подружкою в судьбе!»
Вот поцелуй, щипок, объятий две минутки,
Смутилась Трейнтье вся, стучит сердчишко в грудке,
Ланиты — цвет небес ее в иные вечера:
Разведрится? А ну польет, как из ведра?
Ужели да и впрямь? — помыслит, взор туманя,
И в робости шепнет: «Что скажет твой папаня?»
Он чует: клюнуло! «Мы с батей заодно,
Как виноградный сок и собственно вино.
По вкусу ли тебе, ответь, удел марьяжный?»
Ответом — поцелуй, не чересчур протяжный,
Но недвусмысленный. Колечка серебро
На пальчик ей скользнет — ну вот, ну и добро;
Черед — родителям не сохранять молчанья,
А, встретясь, обсудить подробности венчанья;
Жених к невесте мчит, и не жалеет сил.
Ужели Александр от большего вкусил,
Иль Цезарь, — нет, они при благородных женах
Четыре были суть предмета обнаженных;
Он — ныне столь же наг: равняет всех судьба,
На ложа брачные кладя, и во гроба.
Теперь — он муж вдвойне, и холостые годы
Мнит смерти равными: жена — венец природы,
Все спорится в руках хозяйки молодой:
Начищен каждый чан, распределен удой,
Заквашены сыры, порядок в маслобойне,
За бережность во всем не можно быть спокойней,
А также за барыш. Прирост везде такой,
Что должно снедь везти на рынок городской,
Сыр, яйца, молоко — назначены к продаже,
Телегой правит он, она сидит с поклажей,
Там будут торговать, вдвоем, хотя поврозь,
Чтоб полных две мошны скорее набралось.
Но, прежде чем к себе домой они отвалят,
На горожан они ужо глаза напялят,
Уж натаращатся, наскалятся они
На Глупость Пышную столичной суетни!
«Ян Говертсе, взгляни, дружок: на той фуфыре
Пожалуй, вздеты все сорта сокровищ в мире!
Ишь, ухнуто деньжищ на ткань да на шитье!
Камней — ну ровно блох в волосьях у нее!
Пошло на кринолин, видать, полштуки тюля!
Ужо бы телешом поставить нас, мамуля, —
Нож нешто ножнами одними знаменит?
Ты задницу покажь, а мой мужик сравнит.
Ты шляпицу сыми, вольно кривляться дуре,
Ты волосню свою пощупать дай в натуре,
А то как с мельницы приперлась, вся в муке!
Да нос еще кривой, да оспа на щеке —
Конечно, не видать через вуаль, но сплетням
Я верю: нет вреда в простом загаре летнем, —
Но как не прятаться от Божьего луча
Той морде, что просить достойна кирпича?»
«Эх, Трейнтье, — он в ответ, — в бабенках сердце слабо,
Но тут что ни мужик, то — форменная баба!
Вон в ту карету глянь: болван как в сундуке
Сидит, кичится тем, что голова в муке;
Подумать бы ему, да к общему веселью
Недопричесанной себя признать мамзелью;
На воротник взгляни, на рубчики манжет —
Подобной чепухи, клянусь, не видел свет.
Ишь, кружева пустил на воротник сорочки!
Нутро — всегда видать по внешней оболочке:
Вот, скажем, Библия: смотри иль не смотри
На переплет, а суть — заведомо внутри.
Гляди на плащ его: он ярко-рыж снаружи,
И зелен — изнутри; возможно, что и хуже
Бывает, но теперь я знаю: все вранье,
Мол, носят ангелы подобное тряпье —
Побьюсь на жбан пивца! Ну, прямо ненормальный!
На фалды только глянь, на передок крахмальный!
На блестки разные! Тут хоть глаза прижмурь…
Как пышно, Господи, цветет в столице дурь!
Сквозь пену наших дней промчат они с разбега,
Квадригой служит им добротная телега —
Ну, чем не короли? Владыками судьбы
На мир глядят они: взирайте, мол, рабы,
На нас, не чванных, но презрительно молчащих,
Без пышной глупости свой век под солнцем длящих;
Учитесь укрощать напыщенность свою:
Что проку от нее у гроба на краю?
Вот — суть важнейшая крестьянского урока,
В изысках городских нет никакого прока
Тому, плевать кому на блеск и внешний вид,
И кто наставницей своей Природу чтит.
Богаче нищего на свете ль быть возможней,
Кто воду набирал пригоршнею порожней,
Пил да помалкивал, со вкусом, не спеша, —
И тот — кто в бочке жил — отрекся от ковша,
Предмета лишнего, — другой урок ли сыщем,
Такой, как мудрецу был подан вшивым нищим?
В науках — прок большой, однако никогда
Им не затмить собой премудрости труда!»