Вечный слушатель

О ты, что, натрудивши руки,
Воздвиглась ныне на Парнас,
Ты, что радеешь каждый час
О поэтической науке,
О Зара Янс, воспеть позволь
Искусно ты владеешь сколь
Секретами стиховязания —
Опричь вязания чулок;
Неповторим твой дивный слог,
Не выдержит никто с тобою состязания.

Добротна каждая строка,
И я признаюсь поневоле,
Что проживет она подоле
Наипрочнейшего чулка, —
Покинь же дом сиротский, дай нам
Искусства приобщиться тайнам,
Перо послушное держи,
Пусть не проворство спиц вязальных
Тебя в краях прославит дальных,
А звонкие стихи летят чрез рубежи.

Один молодчик с Геликона
Вчера влетел но мне, крича,
Что у Кастальского ключа
Приказ прочитан Аполлона
(Поскольку должный час настал,
Чтоб был прославлен капитал,
Тот, что твоим талантом нажит), —
Бог соизволил повелеть
Для всех, творить дерзнувших впредь,
Что пишущий стихи — пусть их отныне вяжет.

* * *

«Разгрохотался гром; невиданная сила…»

Разгрохотался гром; невиданная сила
Швыряла злобный град с разгневанных небес;
Клонился до земли непроходимый лес
И горы Севера ползли к порогам Нила;

Рванулась молния из высшего горнила,
На тучах прочертив зияющий надрез;
Чтоб описать сие — не ведаю словес
И не могу найти такой беде мерила.

Стихия вод морских, влекомая Судьбой,
С Землей и Воздухом вступила в смертный бой,
И низвергался мир в великую разруху.

В тот час Бирюк с женой стоял среди двора,
Меж ними ругань шла: уже пора Пеструху
С теленком разлучать — иль все же не пора.

* * *

«На берегу ручья облюбовав лужочек…»

На берегу ручья облюбовав лужочек,
Сел Тирсис горестный в тени приятней лип,
Стал о возлюбленной рыдать — и каждый всхлип
Угрозой был ручью: хлестало, как из бочек.

Филандер сел вблизи: чувствительный молодчик
Почел, что ведь и он из-за любви погиб,
Он тоже зарыдал, на собственный пошиб:
Оглохнешь, рев такой услышавши разочек.

Бродил поблизости еще один пастух,
Он им свирели дал, спасти желая слух:
Посостязайтесь, мол, — в игре утехи много.

Но заявился тут из темной чащи волк,
Рыдательный экстаз пастушьих душ примолк, —
На волка ринулись — и кончилась эклога.

* * *

«На каменной горе, незыблемой твердыне…»