Вечный странник, или Падение Константинополя

— Спешился, посмотрел на медную табличку на столбе, вошел и спросил, дома ли княжна. Получив ответ, что в городе, он объявил: «До ночи ей нужно доставить послание. Тому, кто согласится, — этот кошель. Передай, что Абу-Обейда, Поющий шейх — одному Пророку ведомо, что это за шейх, — был здесь по распоряжению султана Магомета, дабы удостовериться, что дом княжны чтят должным образом, и осведомиться, пребывает ли она в здравии и радости». С этими словами он велел подвести коня и поскакал через сад на конец мыса, после чего вернулся в Хисар стремительнее, чем примчался в Терапию; когда же, дабы сесть на судно и переправиться в Белый замок, он пешком спустился с холма, двух из пашей пришлось вынимать из седел — они едва дышали.

Тут Али прервал рассказ и залился смехом.

— Я прошу прощения, о эмир, — продолжил он, — если оставил на конец то, что надлежало сказать в начале, ибо это и есть мозг той косточки, которую я тебе принес… Прежде чем сесть и вкусить плова, наш повелитель Магомет отправил меня сюда. «Ты знаешь, как войти в город неверных и выйти оттуда, — сказал он. — Ступай незаметно к эмиру Мирзе и попроси сегодня ко мне наведаться».

— Что дальше, Али?

— Более повелитель в своей мудрости ничего мне не раскрыл.

— Это великая честь, Али. Я немедленно начну готовиться.

Когда ночь сгустилась настолько, чтобы спрятать их отбытие, граф сел в рыбацкую лодку — доспехи его были скрыты под просторным плащом. За полмили до Сладких Вод судно остановилось.

— Что такое, Али?

— Боевые галеры султана Магомета пришли сюда из Черного моря. Впереди них охранение.

Они встали борт о борт с одним из судов, граф показал кольцо султана — и более их не задерживали.

Теперь несколько слов про Корти.

Он успел принять христианство. А далее смятение, в которое повергла его первая встреча с княжной Ириной, не рассеялось, но превратилось в безысходную любовь.

И далее — Константин, сам по себе истинный рыцарь; по сути, скорее рыцарь, чем государь; любитель мечей, доспехов, собак, лошадей и воинских упражнений, в том числе турниров, соколиной и псовой охоты, он вынужден был, однако, смириться с одной неприятной стороной царского титула: он мог позволить себе иметь фаворитов, но не товарищей. Это ограничение лишь разжигало его желания, и вот наконец он решил призвать итальянца ко двору для наблюдений и испытаний — теперь его возвышение полностью зависело от его ловкости, такта и способности постигать новое.

В один прекрасный день графу вручили распоряжение перебраться во Влахернский дворец. Граф понял, что ему оказали особую честь и что, приняв приглашение, он сможет с большей сноровкой добывать для Магомета всевозможные сведения, но велико ли преимущество, если с передачей этих сведений возникнут дополнительные затруднения?

Нет, ему необходимо сохранить ворота за собой, а кроме того, удаленное расположение резиденции Юлиана было необычайно благоприятно для взятой им на себя роли; там в буквальном смысле не было никого, кого ему следовало бы бояться.

Получив распоряжение, он велел оседлать коня и поскакал во Влахерн, где его довод, что мусульманскую команду его галеры нужно держать на расстоянии, помог достигнуть компромисса. Его величество потребовал присутствия графа в своем дворце в течение дня, но дозволил ему проводить ночи в Юлианском. Кроме того, ворота оставили в его распоряжении.

Итак, за несколько месяцев Корти вошел к Константину в доверие и сделался фаворитом императора. Еще более удивительно то совпадение, что он исполнял при императоре ту же роль, которую раньше исполнял при Магомете. Он занимался с ним фехтованием и борьбой, обучал верховой езде, упражнялся во владении мечом и стрельбе из лука. В определенные часы всякого дня жизнь его повелителя оказывалась в его руках. Одним взмахом меча, ударом боевого топора или полетом стрелы он мог избавить Магомета от соперника, про которого писал: «О повелитель, ты его превосходишь, но, если доведется вам сойтись в личной схватке, остерегайся».

А далее с графом произошла необычайная вещь. Он проникся приязнью к своему второму повелителю, и она все мучительнее мешала ему исполнять свой долг в отношении первого. Как это произошло, понять нетрудно. Взаимоотношения с греком напрашивались на сравнения с турком. Страсти второго были набегающим приливом, перед которым все лучшие дары Господа властителям — милосердие, справедливость, беспристрастность, понятие об истине, лояльность, услужливость — клонились, словно ивы под порывами ветра. Константин же, напротив, был вдумчив, справедлив, милосерден, добросердечен, не склонен оскорблять чужие чувства и поддаваться на провокации. Разница между человеком с совестью и без — между правителем, действия которого диктует вера, и правителем, лишенным и совести, и веры, — медленно, но верно открывалась графу, и это не могло не иметь последствий.

Таково было новообретенное положение графа во Влахернском дворце.

Но сильнее, чем он сам это себе представлял, на его душевную смуту влияло то положение, которое он занял в зале приемов у княжны Ирины.