Вечный свет

губы надулись и блестят, как глазированная свинина, брови

заткнись!

обуглились до мелких точек, как опаленная свиная щетина

остановись

глаза стали белыми, как у вареной рыбы

пожалуйста, остановись

Почему? Тебе же это нравится.

Нет.

Тогда зачем ты думаешь об этом? Ты думаешь об этом постоянно. Да-да. Это то, что ты делаешь. Тебе нравится. Ты любишь это.

Нет, это не так.

Жареные ребрышки, приятель, жареные ребрышки.

Красный, желтый, зеленый. Еще пятьдесят футов. Зеленый, желтый, красный. И еще раз. И еще.

Как бы я хотел снять свою голову и промыть ее из шланга.

Но ты не можешь.

Они наконец-то добираются до конца затора и поворачивают на развязку между почти соприкасающимися углами Грин-парк и Гайд-парк. Молодая зелень на деревьях уже потускнела от выхлопных газов, точно приняв поражение; водостоки и земля вокруг фонарных столбов покрыты мусорной перхотью, оставшейся после зимней забастовки мусорщиков; величественные статуи и артефакты былых войн стоят обшарпанные, облезлые или залитые черной краской. Движение здесь не намного свободнее, по крайней мере, на участке около Букингемского дворца, который от дороги отделяет сплошная стена; кому-то нужно выйти, а кому то зайти, так что Бену, слава богу, есть чем заняться до тех пор, пока Тревор не прижимается к обочине у автобусного вокзала «Виктория», где ряды красных автобусов томятся в ожидании, как неуклюжие скаковые лошади, зажатые между пластиковыми фасадами книжного магазина, букмекерской конторы, круглосуточного кафе и туристического магазина с пластмассовыми котелками, раскрашенными под британский флаг, с одной стороны, и чугунным куполом вокзала – с другой. В детстве это место казалось Бену очень величественным, настоящим замком для паровозов, хоть и покрытым сажей, где сияющие поезда, идущие в порты, и роскошные «Золотые стрелы»[20] вальяжно, словно монархи, стоят в ожидании снующих пассажиров. Теперь же закопченный вид вокзала потерял лоск. Теперь он просто выглядит уставшим. Или, может быть, дело в нем самом; может, это он устал. На поверхности сознания он боязливо суетится, но в глубине усталость разливается, как континентальный шельф. Когда такие дни, как этот, подходят к концу, он проскальзывает мимо часовых ужаса и страха напрямик в темные глубины измождения и с признательностью растворяется в них. Он зевает.

Из-за пробки они застревают на вокзале с другими автобусами, которые давно уже должны были идти дальше по маршруту, и оказываются в конце очереди из четырех 36С. Тревор глушит мотор, выходит, облокачивается на кабину автобуса и закуривает. Приближается время чая.

– Сначала поедут те автобусы, – говорит Бен возмущенным пассажирам. – Если не хотите ждать, можете пересесть в первый автобус. Да, по этому же билету.

Большинство пассажиров выходят. На продольной скамейке первого этажа остается лишь монахиня, спокойствием напоминающая статую, а наверху – загнанного вида женщина с тремя детьми, которая, скорее всего, просто не готова столкнуться со сложностями их перемещения. Урод в полосочку тоже все еще там – сидит, прилепив красное лицо к стеклу, и храпит.

– Ой, – восклицает Бен. – Подъем-подъем. Вокзал «Виктория»!

Никакой реакции.

– Мистер, вокзал «Виктория». Это не ваша остановка? – повторяет он, на этот раз громче. Снова ничего. Бен не собирается его трясти, тыкать или вообще как-то до него дотрагиваться – он не дотрагивается до людей, если может этого избежать. Теперь он почти кричит: – Сэр! Сэр, это ваша остановка?

– Да что ж такое, – притворно сокрушенным голосом громыхает тип, не открывая багровых век и даже не пытаясь отлепить от стекла челюсть. – Отвали, автобусник. Иди отсюда. Не твое дело, где я выхожу.

– Как знаете, благороднейший, – отвечает Бен, отступая. – Если проснетесь в автобусном парке, я не виноват.

Эта маленький праведный отпор настолько заряжает его, что он выходит к Тревору и тоже закуривает, яростно затягиваясь, чтобы переждать пару минут, пока другие автобусы не уедут и не придет их время продолжать маршрут. Страх колет его своими иголками, почти играючи. Он знает, что Бен в его власти, и может позволить себе терпеливо наблюдать, как тот в очередной раз не сможет его изгнать.