Вечный свет

Вот сейчас ты моргнешь, я чувствую. Вот сейчас, вот-вот…

Сам того не заметив, Бен взобрался по лестнице и машинально отпустил два десятипенсовых билета пенсионерам, жмущимся на задних сиденьях. Теперь же он опрометчиво направляется по небывало свободному проходу к группе людей, которых его мозг зарегистрировал как не более чем очередную задачу. Все потому что он в самом деле моргнул, стушевался, отвел взгляд, и страх, компенсируя свое временное заключение удвоенной силой, с ревом бросился ему навстречу, заполнив почти все чувства Бена капающим жиром, пузырящейся кожей и тошнотворными запахами паленой плоти, которые искусно смешались с реальным запахом крови, проникающим через окна из многочисленных пэкхемских мясных лавок, мимо которых пролегает маршрут 36С. И пока члены Британского движения (Бексфордской его части) лениво наблюдают за ним, пытаясь определить, смогут ли они как-то поразвлечься, когда этот задохлик попросит их оплатить проезд, сам Бен вообще не обращает на них никакого внимания. У него в голове в это время звучит крещендо.

ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ заткнись ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ну пожалуйста ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ заткнись заткнись заткнись

– Оплачиваем жареные ребрышки проезд, пожалуйста.

– Нет, спасибо, мой дорогой жареные ребрышки. Думаю, мы лучше жареные ребрышки твою маленькую билетную машинку и засунем тебе в жареные ребрышки, если ты не жареные ребрышки.

На лице старшего и самого здорового скина расплывается ухмылка.

– Простите, – отвечает Бен. – Я не совсем жареные ребрышки вас понял.

– Я говорю, – терпеливо повторяет скинхед, подмигнув друзьям, – что мы жареные ребрышки жареные ребрышки жареные ребрышки ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ ЖАРЕНЫЕ РЕБРЫШКИ…

– Заткнись заткнись заткнись, – в отчаянии кричит Бен у себя в голове, но затем, запутавшись между внутренним и внешним и не заметив разницы, выпаливает вслух:

– Почему бы тебе просто не заткнуться на хрен, а? Заткнись, заткнись, заткнись!

На секунду все ошеломленно замолкают. Затем главный скинхед поднимается на ноги и, подперев плечами изгиб крыши, покрытый желтой эмалью, наклоняет голову к лицу Бена.

– Что ты сказал? – говорит он тихо, вкрадчиво.

Бена накрывает запоздалая волна адреналина, химический сигнал тревоги, означающий реальную проблему из мира, который большую часть времени уступает место ненавистной буре, захлестывающей его психику, но при этом не перестает существовать и теперь настойчиво требует его, Бена, внимания. Его взгляд проясняется. Или, точнее, теперь он в состоянии осознать, что все это время было у него перед глазами. Человек, уткнувший в него свое лицо, – поджарый, грациозный, плавно двигающийся хищник, чей лысый череп не имеет ничего общего с образом неблагополучного чесоточного детства, проявляющимся в двух его юных приятелях и худощавой женщине в клетчатой байковой рубашке, лишенной почти всех женских черт, которая пристально глядит на Бена, так, словно его лицо ей знакомо. Что же до главного, изгибы его замшевого черепа сами по себе похожи на какое-нибудь основательное оружие, на увесистую, скрученную головку прекрасно сбалансированного шарикового молотка. У него веселая улыбка, темно-синие глаза в обрамлении красивых ресниц, а его одежда безупречна, как ни посмотри: широкие красные подтяжки, накрахмаленная белая рубашка «Фред Перри»[21], джинсы идеального голубого оттенка, размытого почти до белого, ботинки, филигранно затянутые толстыми красными шнурками. Он тянется к мятому лацкану форменной куртки Бена и презрительно щупает дешевую ткань чуть ниже круглого кондукторского значка с номером. Макушка Бена едва доходит ему до скулы. Должно быть, они оба уже одинаково немолоды, но рядом с этим накачанным, сверкающим, совершенно расслабленным в своей агрессии животным Бен похож на обломок, обрывок, крошечный нервный кусочек хряща.

– Ну? – говорит скинхед.

«Мне конец, мне конец, мне конец», – тараторит проржавевший отдел мозга, отвечающий за выживание, и Бен с удивлением отмечает, что ему не все равно. При мысли об этом он не чувствует облегчения. Но он понятия не имеет, что делать; что сказать, чтобы отвести от себя гнев. Челюсть беспомощно повисает, выставив на всеобщее обозрение его безобидные травоядные зубы.

– Кто-то щас получит в жбан! Кто-то щас получит в жбан! – весело скандируют юные прихвостни.

– Ой, да брось, Майк, – говорит женщина. – Ты посмотри на бедолагу.