Ведьма

Иларий сгреб ее в охапку, словно ржаной сноп. И она уже готова была рассыпаться в его руках золотистыми колосьями. Его ладони, словно обезумев, двинулись по плечам девушки, по спине, не желая упустить ни единого зернышка.

И сила хлестала в эти ладони из ее податливого тела так, что сперва в пальцы, потом в запястья, а после до самого плеча впились изнутри ледяные иголочки. И Иларий радостно впивал эту силу, все крепче прижимая к себе девушку.

Его руки ожили, обжигающий холод пульсировал в них, заставляя мага смеяться от радости. Его сила возвращалась! Играла между пальцев неуловимой рыбкой – но вот она, здесь, совсем рядом, только крепче сдави, впейся, чтобы не ушла, не выскользнула.

Агнешка уперлась рукой ему в грудь, выпустила из рук крестоцвет, вскрикнула, упав на траву. В глазах у нее был страх. Но Иларий зажал ей рот рукавом – берег ладони.

Она еще пробовала вырваться, кусала сквозь тонкую ткань его руку, билась. Да только напрасно. Не магия, чистая мужская сила взяла над ней власть. Одержимый странной жаждой, Иларий пил искристый холод из каждой пяди ее тела. Рвал рубашку, ища насыщения.

Агнешка уже не сопротивлялась. Только из-под ресниц струились слезы. Она вцепилась пальцами в траву так, что корни забились под обломанные ногти, и просила только одного – перестать жить, перестать чувствовать. Больно было. Слишком маленькой, слабой, доверчивой оказалась травница Агнешка. Иларий гнул, как осиновый прут, ломал, словно неживое. Этой боли Агнешка не боялась – ее знала, с ней свыклась за свою сиротскую жизнь. Руками, губами мучил синеглазый манус – не вилами, не кнутом, не поленом, как учили ведьму в деревнях. Но если б позволил ей кто выбирать – выбрала бы и полено, и вилы, и свистящий, как весенняя иволга, кнут – в руках чужака, злого краснолицего мельника, брюзгливого сельского старосты, сурового деревенского кузнеца… Она прикрыла бы глаза и стерпела, вверив душу Землице – целую душу, нетронутую коростой предательства. А как теперь вверишь, когда душа эта – плачет, разрывается, захлебывается от боли, какой ни один кнут не причинит, силы не хватит у палача.

«Словно не учила тебя ничему жизнь, – проговорил кто-то внутри, в гулкой от боли пустоте. – Погладил красавец господин по грязной щеке, ты и распахнула душу, как кафтан без кушака».

«Землица-матушка, возьми мою душу…» – пронеслось в голове.

Иларий вцепился в плечи девушки. И проклятый дар травницы оглушил его собственной манусовой силой. И повел дальше – в пределы уже не манусовы, словничьи. Внутри родилась и метнулась ввысь ледяная волна, скрутила нутро, и в самом центре снежного клубка полыхнуло с невиданной силой, рвануло огненными когтями по хребту. Молодой маг вскрикнул, отдаваясь этому пламени.

Перед глазами поплыла, расступаясь, явь. И выступили из марева тонкие, искристые, как лучи снежинок, нити времени. Грядущее распахнулось перед ним, разостлалось всего на мгновение. Иларий увидел знакомую дорогу. Двух всадников, хлещущих лошадей. И посохи. Четыре или пять одновременно вскинутых – и сноп белых искр. Конь рванулся, взметнул облако пыли, один из всадников упал. Мелькнул вышитый на плече герб: лазурный щит, дальнегатчинский черный медведь.

Палочник, широколицый мужчина с маленькими темными глазками, чье лицо показалось смутно знакомым. Удар. Кровь на русых волосах. Много крови.

В одно мгновение ткань грядущего напиталась алым, набухла. И Иларий вскрикнул вновь. И в этом крике был гнев. Гнев и жажда мести. Скрылось, утекло сквозь пальцы грядущее. Перед ним было лишь залитое солнцем поле, оброненный крестоцвет, разметавшиеся по траве рыжеватые пряди и крепко зажмуренные глаза маленькой травницы.

Он поднялся на ноги, подобрал брошенную одежду, склонился к Агнешке, но она отвернулась и снова зажмурилась. Иларий хотел погладить ее, но остановил протянувшуюся руку. Сейчас плакать будет, укорять, а потом успокоится. А там, в лесу, недалеко от Бялого, в это время умирает от рук его палача молодой дальнегатчинец. И если он, Иларий, не поторопится, опять уйдет гнида-палочник безнаказанным.

– Не держи зла, лисичка. Милая моя девочка, – торопливо произнес он, отряхиваясь. – Ты лучшее, что за всю мою жизнь Землица мне посылала. И я обязательно за тобой приду. Клянусь, чем хочешь… Только сейчас я должен…

Агнешка до крови закусила губу, но не шевельнулась. Хлопнула дверь. Раз, другой. Манус собирался в дорогу. Заржал Вражко. Смолк топот копыт.

Солнце медленно скатилось за край леса. Небо потемнело, из бирюзового стало сизым, придвинулось ближе к земле. Агнешка крепко зажмурилась – лишь бы не смотрело в глаза это низкое рыхлое небо.