Ведьма

Схлынула ярость, ушла как не бывало. И Агата в недоумении уставилась на свою руку, сжимающую желтую Элькину косу, на опухшее от слез, подурневшее лицо дочери, на ее крупное, хоть еще не располневшее в ожидании грядущего материнства тело и пустые, словно бы погасшие глаза. Разжала пальцы.

Девки-мертвячки, чуткие к причудам барского нрава, бросились хлопотать вокруг княгини. Нянька сверкнула глазами и промолчала. Умна была старуха.

Агата отвернулась и зашагала прочь. Мальчик, прислуживавший при кухне, выскочил было перед ней. Княгиня замахнулась на паренька. Не ударила.

Глава 45

– Пшел! Небова мразь!

Не первый день на свете живешь, должен бы уж чуять, когда не стоит истиннорожденным на дороге попадаться.

Но пес, хоть и шарахнулся от копыт лошади, быстро опомнился и с заливистым лаем понесся следом.

Он это, он – Иларий. Живой, хоть и сердитый. Сколько же Прошка искал веселого черноголового мануса! Уж и не чаял найти. Шел по едва уловимому следу. Сколько дней во рту ни сладкой говяжьей косточки, ни утиного крылышка. Мыши-полевки да жуки, будь они неладны.

– Ила-арий! – радостно трепетала собачья душа. Заливисто лая и повизгивая от счастья, Проходимец бросился вслед за Вражко в надежде, что его седок наконец узнает верного друга, княжьего гончака Проху. Но Иларий ударил вороного и снова крикнул:

– Пшел!

Прошка напряг все силы, все еще надеясь догнать всадника, рванул наперерез по высокой траве. Запутался в толстых, сочных стеблях, рухнул и заскулил от боли и отчаяния. Покуда выпутаешься, покуда след возьмешь – ускачет Иларий.

Проха поднялся на ноги, приготовился бежать, искать, спасать. И остановился как вкопанный. Зарычал, вздыбив шерсть.

В паре шагов от него, по грудь в густой траве, стоял другой пес. Белый как лунь, громадный, как новорожденный телок, и пушистый, как соболь. Проха грозно оскалился, надеясь нагнать страху на нежданного противника, но чужак не торопился приближаться. Он стоял неподвижно, словно и не живой, и спокойно рассматривал тяжело дышавшего гончака внимательными семицветными глазами.

Проха снова зарычал.

Белый пес двинулся к нему, слегка склонив голову набок. И Проходимец почувствовал, как лапы и веки наливаются тяжестью. Не в силах бороться с ней, он опустился на траву. И Белый прилег рядом. Положил лапу на широкий лоб пса.

И Прошка увидел. Едва ли вспомнил бы он, что показал ему странный Белый пес. Метались в этом чудесном сне черные и светлые тени, пахло кровью. А потом повеяло смертью. Не холодом, как от искорок, что сыпал с кольца хозяин или сбрасывал манус с холеных пальцев. Повеяло жирной землей и увядающей травой. Землица-матушка принимала не мертвеца – живого. Пила жизнь из еще бьющегося сердца.

От этой мысли словно лопнуло что-то внутри у Прохи, разлилось горячим под черепом. Не успел заметить Прошка, как Белый пес исчез. Но в надвигающихся сумерках вдруг что-то позвало Проху, заставило со всех ног броситься назад, туда, откуда уносил вороной княжьего мануса.

Не зря надеялась Безносая на молодого гончака. Успел Проходимка, вырвал у Землицы то, что само ей отдавалось, само просилось, само от жизни отказывалось. Лизнул умирающую в закрытые глаза, раз, другой, жадно вдыхая знакомый запах. И как он раньше думал, что она – враг? Враги злые, а у нее щеки соленые…

Проходимец снова коснулся шершавым языком бледного лица, обведенных темными кругами глаз. И глаза открылись. Еще мгновение отражались в них счастье и покой, а потом все вернулось – боль, страх, ненависть… С укором смотрели на Проху серые, как осеннее небо, глаза травницы.

– Что ж ты наделал, проходимец? – тихо и горько шепнула она.

– Признала, – радостно подумал Проха и отчаянно завилял хвостом.

Глава 46

Темнело медленно. Долгий летний день не желал сдаваться сумеркам. Из последних сил цеплялся за кромку леса.

Тадеуш не торопил коня. Бедняга выбился из сил и уже не чуял пяток седока, шел так, как хватало мочи. Хорошо шел еще, прытко. Тадеуш приник к теплой, дышащей усталостью шее. Слабость валила из седла, кружилась голова, болело изломанное тело. Другой дал бы отдых коню, сполз на влажную от вечерней росы траву, прилег, жалея битые кости. Да только не таков был Тадеуш Дальнегатчинский. Много задолжал ему Казимеж, хозяин Бялого мяста, и больше отдыха, больше сна и избавления от боли хотелось Тадеку взыскать с двуличного старика должок. За все спросить – за Эльку, за обман, за позор перед отцом и братом…

Тадеуш зажмурился, прижался к шее коня. Темнота сгущалась, роясь между стволами деревьев. Ветер бросился в листья. И в лесу зашуршало, зашептало тревожно. А когда стихло, Тадеуш услышал позади топот копыт да едва различимый окрик.

Тадек ударил коня, и тот, почуяв страх седока, рванулся вперед, напрягая все силы.

Молодой книжник обернулся, нащупал в сумке книгу, прислушался. Судя по стуку конских копыт, преследователь был один. А с одним уж как-нибудь да справимся.