Ведьма из трейлера. Современная американская мистика

— Ее видели разговаривающей с Мишель, — Оскар говорил тихо и мрачно. — Ты сам это сказал. Убийца — местный житель. Это были ритуальные убийства. B этом округе есть только одна ведьма. Ее зовут — Линетт, и ты осмеливаешься мешать совету вершить правосудие. Нужно ли мне напоминать тебе, что у тебя не больше власти, чем у любого из нас в этом совете? Она была признана виновной, так что соберись с мыслями, потому что мы сейчас направляемся в дом блудницы.

Линетт сидела в своей гостиной и смотрела телевизор, когда услышала шум снаружи. Она жила в уединении, поэтому это встревожило ее и заставило подлететь к окну. Возле ее трейлера стояла группа людей с вилами, мачете и факелами в руках.

— Линетт Уотсон!

Она открыла окно.

— Что все это значит?

— Совет признал тебя виновной в убийстве.

— Убийстве? О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Ты убила мою маленькую девочку, — завопил Оскар, крепко сжимая вилы.

— Вы думаете, я имею какое-то отношение к тем детям? Я невиновна.

— Ты — ведьма, шлюха Cатаны.

— Я — викканка. Это мирная религия. Мы не приносим в жертву девочек.

— Ты можешь выйти сама или мы вытащим тебя отсюда, — заорал Фил.

Ричардсон держал факел в руке, не зная, что делать. Если она действительно была убийцей, что ж, тогда она этого заслуживает, но если она невиновна, это было бы серьезной несправедливостью. Но совет принял решение. С тех пор, как он заменил своего отца в совете, он старался быть осторожным, чтобы не взъерошить некоторые перья, и он не собирался начинать сейчас.

Линетт захлопнула окно и медленно попятилась, всхлипывая. Она знала, на что способен совет. Входная дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился совет. Оскар набросился на нее со всей силы, вонзив вилы ей в живот. Линетт закричала от боли, когда молоток разбил ей нос. Кровь взорвалась повсюду, казалось, приведя совет в неистовство, даже Ричардсона.

Ширли плоскогубцами вырвала Линетт правый глаз, а затем плюнула в окровавленную глазницу. Нож вонзился ей в шею, когда ее крики потонули в крови. Оскар повернулся к Ричардсону.

— Не стой там просто так, сожжём это святилище Cатаны.

Ричардсон опустил факел, разведя небольшие костры по всей гостиной. Совет оставил Линетт умирать на полу. Совет стоял снаружи и смотрел, как трейлер загорается. Справедливость восторжествовала.

Так продолжалось до тех пор, пока три дня спустя, возле Боснийского пруда, не было найдено еще одно тело. Внутренности маленького мальчика были аккуратно сложены рядом с ним.

«Оно» и «Проклятие»: к феноменологии американского ужаса

Об ужасе вообще и в частности

Жанровые рамки хоррора чрезвычайно широки. Это и безыскусно сделанные b-movie, служащие для того, чтобы дать зрителю разрядиться и повизжать. И пародии, разного рода треш, где неумелые или нарочито аляповатые пугалки существуют забавы ради.

Создатели авторских ужасов ходят по опасному пути. Не только потому, что зритель, которому хочется развлечься с ведерком попкорна, и зритель, который идет за высоким искусством на Новую Голландию — это, вероятно (но не обязательно), два разных человека. Но и потому, что зритель с попкорном в руках — классический адепт, настоящий хоррор-гик. Он трушнее. В хоррорской гик-тусовке бытует эскапизм, побег от реальности через комический эксплотейшн, игровое насилие и всевозможный китч. Ужасы — это про маргинальность, но про маргинальность безопасную. Да, крови должно быть много, но пусть она будет яркой, как конфета, нарочито искусственной, иначе не весело.

До сих пор распространено (пожалуй, ошибочное) представление, что «фестивальное» кино по определению не может иметь отношения к жанру хоррора. Но тут все зависит от того, какими определениями жанра мы пользуемся. Кажется удачным толкование Дмитрия Комма, которое выводится из его книги «Формулы страха». По Комму есть два главных признака хоррора. Первый — технология страха. То есть, инструменты, которые должны пугать, даже если они не работают. Второй — «мрачная» форма. Это и топосы, пришедшие в кино из готической литературы (заброшенные дома, кладбища, леса и т. д.), и атональная музыка, специфические ракурсы — в общем, все, что уводит от гармонии, провоцируя тревогу.

Разве «Мы отправимся на всемирную выставку» не мрачный? А «Никита Лаврецкий» не демонстрирует приемов, направленных на усиление тревоги?

И мрачный, и демонстрирует. В «Мы отправимся…» девушке сидящей за компьютером с включенной веб-камерой, приходится делать разную пугающую фигню (пускать кровь, размалевывать лицо фосфорицидной краской и так далее). А «Никита Лаврецкий», целиком сконструированный из видеоархива режиссера и кинокритика Никиты Лаврецкого, даже в случае с детскими VHS-записями не умиляет, а иррационально и намеренно напрягает. В то же время утилитарность, которую одни с упреком, а другие с надеждой и вожделением инкриминируют ужасам — не признак жанра. Да, частое его свойство, но не обычай. А нарушители канонов должны быть готовы к тому, что им будет непросто. Что многие их не поймут.