Ведьмин Кут

– Да и то, что стал я слышать, как зайцы промеж собою перекликаются, как лоси жалуются на воду, что она, мол, из этого ручья невкусная, как медведь на мошкару ругается, как лиса нагло врёт другой лисице, за нос ту водит, как один дятел другого зовёт, мол тут жуков много под корою-те.

Алёшка расхохотался, представив эту картину.

– Вот смех-то, деда!

– Кому смех, а кому и слёзы, – отрезал дед, – У меня с той поры как отрезало всё. Вот, скажи, как мне стрелять в зайца, который забился меж корней дуба, грозой поваленного, и молит тебя, дрожит, чтобы ты его жизни не лишал. Да ещё по морде-то мохнатой слезинка скатится. А то заяц, мелкая зверушка, а как лоси плачут, видал? Во, то-то же. Не смог я боле зверей убивать. Сердце моё такого не выдержало. Что я, не человек что ли? Души у меня что ли нет?

– Значит, у молока-то срок есть? —задумался Алёшка.

– А то как же, – кивнул согласно дед, – Ведьмы ж недаром и доят месяц постоянно – чтобы сила не кончалась. Ну а я, вишь, всего раз его отведал, и потому мне хватило всего на год. И то, под конец того времени уже плохо стал понимать, о чём скотина балакает. Вроде слышу слова, но уже невнятно, разобрать не могу. А после и вовсе всё пропало.

– Деда, – спросил Алёшка, – А может она того, ну, нарочно и напоила тебя тогда лунным молоком, чтобы ты перестал охотиться? Может ей зверушек жалко?

– Жалко, – повторил дед, – Насчёт зверушек не знаю, можа и жалко, а вот людей она не шибко жалела. У-у, чаво вытворяла! Молодая-то ишшо ничо, а постарше стала, годам к сорока, в силу-то женскую вошла, и понеслось. Гришке Масленникову однажды такое устроила, что мама не горюй.

– Деда, расскажи, – подластился Алёшка, – А я тебе ещё бутерброд сделаю.

– Да куда ещё-то? У меня ж не бездонна яма в нутрях, я и так ужо три штуки съел, куды мне их там трамбовать?

Дед немного подумал:

– А колбаса ишшо осталась?

– Осталась.

– Ну, давай свой бутерброд, – милостиво согласился он, – А я тебе, так и быть, про Гришку расскажу.

– Ты ить его знаешь? – крикнул он внуку вослед.

– Это который возле колодца живёт? – отозвался из кухни Алёшка.

– Он самый, – кивнул дед.

И когда Алёшка вернулся в залу с тарелкой в руках, и сел рядом, продолжил:

– Так вот, собственно из-за этого колодца у них весь сыр-бор и пошёл с Никаноровной. Повадилась Никаноровна лет тому двадцать назад ходить на тот колодец по воду. А колодец вроде как Гришкин, его дед тот колодец рыл ишшо. Из него, конечно, многие воду берут, Гришка не жадничает, но вот делиться с Никаноровной ему не захотелось. Да и, по правде говоря, сам не знаю, начто ей этот колодец сдался? Ить она через две улицы от него живёт, и родник под горою у самого ейного дома имеется. Нет, ей надо именно воды из того колодца. Поперёшная баба, одним словом. Сходила она раз, сходила два. На третий день идёт, а Гришка её ужо у палисада поджидает, оперся рукой на изгородь, в зубах травинку перекидывает, стоит, ждёт, значит. Никаноровна подошла, как не видит его, набрала одно ведро, второе, Гришку ишшо пуще зло взяло – ишь ведьма, берёт воду, а с хозяином даже не здоровается! Он и скажи ей:

– Ты вот что, Никаноровна, сюда больше не ходи.

– С чего это? – она отвечает.

– А с того, что колодец этот мой, и я тебе воды не дам.

Та усмехается:

– Не твой это, Гришаня, колодец, а дедов. А деда твоего на свете уж тридцать годов нет.

– А что с того? Дед мой, значит и колодец мой, – говорит Гришка.

– Не-е-ет, – улыбается Никаноровна, – Колодец дед рыл для всех, все с него воду брали. И я буду. И ты мне не указ.

– Ну, поглядим, указ или нет, – отвечает Гришка.

На другой день снова идёт Никаноровна по воду к его дому. А тот уже ждёт, и как только Никаноровна из-за угла показалась, спустил своего пса с цепи. А у него пёс, что бык, вот эдакой.

Дед показал от пола чуть себе не по грудь.

– И вот, этот пёс на Никаноровну прыгнул, и с ног повалил. Она и сообразить не успела – он сзади наскочил. Гришка вышел, пса отвёл и ржёт, мол, видишь, Никаноровна, даже пёс против тебя. Не ходи сюда за водой.

Та только глянула, плюнула, воды набрала и пошла прочь. Гришка от такой наглости аж голос потерял.

На другой день опять то же. Гришка не утерпел, схватил её вёдра, воду вылил в крапиву, что у плетня росла, да и бросил в сторону.

– Попробуй, – говорит, – Приди ещё, ведьма ты старая, ходишь тут, воду мутишь.

– Ах, ты так? – в ответ ему Никаноровна бает, – Ну лады.

На следующой день, Гришка встал у плетня, ждёт-пождёт, Никаноровна не идёт. Ждал он ждал, нет её. Ухмыльнулся он, мол, моя взяла, набрал себе воды и пошёл в дом. И что ты думаешь? Выпил он той воды и напала на него медвежья болезь!

– Это как? – не понял Алёшка.

– Как, как? До ветру стал бегать кажны полчаса.

Алёшка глядел непонимающе.