Ведьмин Кут

– А? Не, – отмахнулся дед, – Другая вовсе. Она после в город умотала, нашла себе там жониха какого-то. И кто только на неё позарился, ведь така она язва была? Ну, да пёс с ней. Вот, значит, стоит Никаноровна в очереди, уж её черёд дошёл, а Тамарка, лет двадцать ей тогда и было-то, а Никаноровне уж под шестьдесят, и говорит ей: «Что, бабка Нюра, для кого винцо берёшь? Али кавалера завела?» И ржёт сама, что кобыла. Никаноровна ей в ответ: «Для настойки мне надобно, с ноготками жёлтыми наведу, да ноги стану мазать, болят на непогоду». Тамарке бы на том и отстать, а она дальше зубоскалит: «А то ведь говорят, что вы ведьмачите, так, поди, сам чёрт к вам в трубу печную по ночам летает, а?». И снова ржёт. Посмотрела на неё Никаноровна, как на полудурка, и снова по-доброму, значит, отвечает: «Да уж каке черти, старая я уже, такими проделками заниматься». А Тамарка опять своё: «А не ты ли давеча соседке своей бабке Зое под ворота ногу куриную закопала стоймя? Бабка Зоя вышла, а там лапа из земли торчит, уж она и испугалась! В тот же день с лестницы повалилась и ногу подвернула. Может, ты и меня научишь? А то жених мой, Витька Тараканов, с Танькой зажигает, так я бы ему устроила «куриную ногу».

Бабы в углу притихли, стоят, слушают, что Никаноровна ответит. А та снова на Тамарку поглядела, усмехнулась, и говорит: «Отчего не научить? Научу». У Тамарки аж глаза разгорелись, а бабы от такой ведьминой наглости глаза выпучили. Посреди белого дня учить вздумала, как гадости людям делать. Ни стыда, ни совести, ей Богу!

– И что, деда, неужели и правда научила она Тамарку порчу наводить? – спросил, открыв рот, Алёшка.

– Да не было там никакой порчи, – засмеялся дед, – Это Трезор, Зойкин пёс, откудоть лапу притащил, да не догрыз, у ворот и оставил. Это после уже Наталья рассказала, она из окна видала, напротив Зойки ведь живёт в аккурат. Бежал, мол, Трезор по улице домой и в зубах тащил эту лапу, а после лёг у калитки, погрыз, ну а что не догрыз – прикопал. А то, что с лестницы свалилась Зойка, дак она всю жизнь неуклюжая была, с ней завсегда что-нибудь да приключится, её недаром и прозвали в деревне Зойкой-спотыкайкой.

Так вот, слушай, что дальше было. Никаноровна всё купила, что ей надобно было, и говорит Тамарке: «Ты вот как сделай, девка. Как станешь курицу резать, лапы не выкидывай, отложи. После солью их посыпь, ниткой красной обвяжи, да скажи такие слова „Курице вовек квохтать, а мне девке Тамаре расцветать“, после снеси эти лапы – одну к дому Витьки, другую – к дому Таньки, да воткни стоймя у ворот, и уходи скорее. Увидишь, что будет». Тамарка всё внимательно выслушала: «Спасибо тебе, бабка Нюра» – говорит, – «За науку». А Никаноровна отвечает: «Да уж будет тебе наука, будет». А сама посмеивается. Вышла она из лавки, бабы все следом за ней. Пристали, окружили, ты чего, мол, бабка Нюра, дурному делу учишь молодёжь? И не совестно тебе? А та им в ответ: «Дурное дело нехитрое. А я ей так просто наболтала, не бойтесь, ничего плохого не будет. Тамарке только урок». А после что-то им зашептала, и вскоре бабы уже расходились по домам, хохоча и цокая языками.

На другий день приходят бабы в лавку, а там Тамарка товар раскладывает, спозаранку уж привоз был.

– Здравствуй, Тамара. Мне бы спичек надоть, – сказала тётка Стеша.

И только, было, Тамарка открыла рот, чтобы по своему обыкновению съязвить, как изо рта её вырвалось кудахтанье. Бабы уставились на продавщицу, думая, что та дурит, но когда испуганная Тамарка, пытаясь что-то сказать, продолжила кудахтать, то бабы не выдержали и расхохотались, а раскрасневшаяся от стыда и страха Тамарка кинулась вон из лавки.

Алёшка хохотал, слушая деда и представляя язвительную пересмешницу Тамарку.

– И куда же она побежала, деда?