Ведьмин род

— Кажется, трудный рабочий день подходит к концу?

— Поразительно, — пробормотала Соня. — Преклоняюсь перед вами, патрон.

— И в завершение дня. — Клавдий поднялся, все еще улыбаясь. — Господа… я благодарен вам за работу все эти годы.

У них вытянулись лица — они решили, что он сейчас одной подписью распустит Совет.

— Возможно, вы удивитесь, — сказал он кротко. — А возможно, нет… Я сообщаю, господа, о своей отставке.

х х х

Эгле, кажется, задремала.

Напряжение вокруг Дворца, которое она чувствовала на расстоянии и которое все больше пугало ее, в какой-то момент сделалось невыносимым — и почти сразу исчезло. Будто включили свет посреди кошмарной ночи и чудовища, роившиеся в темноте, рассеялись вместе с ней.

Тогда она придвинула стул к пустому столу в инквизиторской комнате отдыха, села, привалилась к столешнице и опустила голову на сложенные руки. Увидела звезды в ночном небе Ридны — оказывается, эти звезды были одним из самых прекрасных ее воспоминаний. Услышала музыку, от которой расходится туман и горы подходят, как добрые лошади, дышат в ухо, умиротворяюще, ласково. Эгле так устала, что доброта этих гор больше не пугала ее. Да, она ведьма. Ее место — там, на свободе. Но она здесь, взаперти. Так получилось.

Потом открылась дверь, и Эгле не сразу поняла — снится ей Мартин на пороге или он и вправду пришел.

Он в три шага пересек комнату и молча обнял ее. Эгле накрыло волной мурашек — вперемешку ледяных, горячих, электрических, колючих. Она обхватила его, прижимая к себе, будто ныряя в водоворот.

Его плечи вздрогнули. И еще. Эгле испугалась:

— Март, что с тобой?

Судорожно обняв ее, он прятал лицо.

— Что случилось? Меня что, решили казнить?!

— Нет, — сказал он глухо. — Вот…

Он отстранился, по-прежнему не глядя на нее, и вытащил из внутреннего кармана пиджака серый канцелярский конверт. Запечатанный. Приговор, отчего-то подумала Эгле.

— Мне обязательно смотреть, что внутри?

Мартин, не отвечая, дернул пластиковую нитку, позволяющую открыть конверт аккуратно и без усилий. Протянул Эгле, и она не могла не взять; из конверта выпала на паркетный пол белая пластиковая карточка с чьим-то лицом на боку. Эгле узнала собственную фотографию с учетного свидетельства. Мартин наклонился и поднял карточку; из конверта выглядывал лист бумаги с голограммой и водяными знаками.

«Данным документом устанавливается, что Эгле Север… инициированная ведьма… обладает гражданскими правами, переданными ей Советом кураторов…»

Строчки расплылись у Эгле перед глазами.

«…Не может быть казнена без суда, не может быть задержана без твердого подозрения в совершении правонарушений, предусмотренных…»

— Как ты это сделал?!

Она помотала головой, желая убедиться, что не спит, что прекрасный сон не прервется, что это правда.

— Это сделал не я, — шепотом сказал Мартин.

х х х

Никогда прежде старая площадь перед Дворцом Инквизиции не знала таких разрушений — в узорах изувеченной брусчатки можно было прочитать, как в открытой книге, историю того, что недавно здесь случилось. Бродили люди в ярко-желтых отражающих жилетах, развешивали ярко-желтые ленты, ограждая развалины от остального города, целого, уцелевшего. Людей было много, но площадь все равно казалась пустой.

Все видно как на ладони: откуда стартовал обезумевший танк, какие маневры успел предпринять, прежде чем закрутился на месте волчком. И вот траектория, прямая, как автобан в пустыне, — танк на полной скорости пронесся через площадь, а потом замер, будто налетев на стену, и, кажется, слегка нарушил законы физики. Остановился в шаге от человека на площади. В полушаге.

Клавдий понял, что не может выровнять дыхание, и проделал опыт, помогавший ему много лет подряд: он позволил себе увидеть, как танк наваливается на Мартина и подминает его под гусеницы. Он заставил видение замереть, застыть фотографией, разглядел все чудовищные детали, а потом мысленно расколол картинку на мельчайшие фрагменты. Уничтожил образ в уме. Погасил.

Скоро весна…

Он прошелся по кабинету, вдоль огромного стола, от окна к камину и снова к окну, цепляясь взглядом за детали: авторучка с фиолетовыми чернилами, которой он много лет подписывал документы. Папки для бумаг, пять разнообразных пепельниц, альбом для визитных карточек… Ему, пожалуй, нечего забирать из кабинета, в котором он просидел тридцать пять лет. Компьютер служебный… ручка антикварная, но зачем она нужна вне этого стола? С чем придется повозиться, так это с документами — подготовить к передаче, чтобы у преемника не было проблем…

Он понял, что личность преемника ему не интересна вовсе. Удивился. Встал у окна, глядя на изуродованную площадь, и спросил честолюбие, не желает ли оно худо-бедно оживить профессиональную ревность. Опять ничего не почувствовал.

Щелкнул селектор на столе:

— Патрон, к вам куратор Старж…