Ведьмин век. Трилогия

– Вы собираетесь стать Великим Инквизитором?! – Эгле уставилась на женщину напротив, пытаясь понять, в каком месте игра Элеоноры сплетается с мистификацией и враньем.

– Кто бы им ни стал, я получу влияние, – неопределенно отозвалась Элеонора. – Достаточное, чтобы решать такие вопросы. И тогда выбор будет уже за вами: вы захотите знать правду о себе? О своем даре?

– А если неудача? Если я… превращу человека в действующую ведьму?!

– А если удача? – Элеонора улыбнулась снова.

Эгле молчала.

– Клавдий Старж ради вас совершил невозможное, – негромко продолжала Элеонора. – Он зубами выгрыз вам право жить по-человечески. Но не обольщайтесь. Это не свободная, не счастливая жизнь, не та, которой вы достойны. Вы будете зависеть – прежде всего от Мартина, если останетесь с ним. Вы узнаете, что такое зависимость от тирана. Пусть вас не обманывает счастливая судьба Ивги Страж. Во-первых, вы многого о ней не знаете. Во-вторых, Мартин – это далеко не Клавдий. Если вы понимаете, о чем я.

Она говорила, будто пробуя отмычкой замок, неторопливо, аккуратно, нащупывая пружины, проверяя реакцию, шаг за шагом убеждаясь, что Эгле слышит ее, что Эгле отзывается на каждое слово, как на иглу, попавшую точно в нерв:

– Клавдий Старж осознает свое несовершенство. У него полно неприятных тайн, поэтому он умеет быть в том числе снисходительным. Мартин – рыцарь в сверкающих доспехах, убежденный в своей правоте, воин добра. Через десять лет Мартин будет самым страшным инквизитором, которого знала история. И он будет самым ревностным вашим тюремщиком.

Эгле помотала головой, через силу улыбаясь, всем видом изображая недоверие.

– Чтобы вернуть свободу, – вкрадчиво продолжала Элеонора, – вы должны перестать быть уникальной. Когда число «чистых» ведьм достигнет многих тысяч… Когда встретить на улице ведьму с сохранной личностью будет обыденным делом… Когда инициация перестанет быть проклятием… Вы понимаете, что речь идет о вашей судьбе, а не только об участи спасенных девушек?

– Отчего вы так заботитесь о моей судьбе? – тихо спросила Эгле.

– Вы умны, – повторила Элеонора с удовлетворением. – Конечно, я забочусь не о вашей судьбе и даже не о судьбах мира. Для меня в «чистой» инициации есть практический смысл – персональный. Личный. Человек, который предложит миру проверенный рецепт «чистой» инициации, получит дополнительную власть… Но это совершенно не отменяет того, что я сказала: для человечества «чистая» инициация или то, что ее заменит, – благо. Вы так не считаете?

– Считаю, – сказала Эгле, – но… это все слишком хорошо, чтобы быть правдой. В реальности все будет по-другому: я инициирую парочку «глухих» ведьм, школьниц, студенток или… балерин. На этом их жизнь закончится. Вы их запрете пожизненно, они умрут в подвале, – ее передернуло, – а отвечать за это придется мне. Все равно, осудит ли меня Инквизиция, я-то сама себя точно осужу…

– Определенный процент «глухих» ведьм никогда не избежит инициации, – сказала Элеонора. – Они пройдут обряд, хотите вы или нет.

Эгле невольно вспомнила Лару Заяц. Сжала зубы:

– Чего я особенно не люблю в инквизиторах – это привычку распоряжаться чужими жизнями. Я на себя такую ответственность не возьму.

– Это малодушие, – мягко сказала Элеонора. – А ответственность… давайте я возьму. Мне не привыкать.

* * *

– …Не спрашивай, по ком ползет муравей. Он ползет по тебе!

Запах лозы и хвои. Светлый мир, по яркости схожий с галлюцинацией. Блики на воде, следы узких босых ступней, песок рыжий, глина у берега серая. Зеленая каемка ила. Теплая рука стряхивает муравья с плеча – на страницу учебника.

Девушка в веере брызг. Смех и визг. Беготня по кромке между водой и сушей, головастики на мелководье. Тени на траве, камыши, чей-то поплавок в зарослях. Дюнка ныряет и улыбается из-под воды, как из глубокого зеркала, ее волосы струятся, будто морская трава. Так счастливо. Так безмятежно.

Ему было шестнадцать лет, когда она погибла. Наверное, та девушка научила его любить. И бояться. И сожалеть. Клубок тьмы и света остался от нее на память, согрел и запутал всю его жизнь, и только Ивга сумела разглядеть давний отблеск и вытащить любовь из-под могильной плиты, лежащей на его совести. С тех пор Дюнка отражалась в Ивге – только светом. Только нежностью. Без горечи. Навсегда.

– Клав…

Он сперва почувствовал руку на своем плече и только потом увидел Ивгу. Она стояла рядом, и в глазах был страх. Клавдий в первую секунду не смог понять, чего она испугалась, и на всякий случай быстро огляделся: явной опасности не было. Лужайка, дорожка, старый мангал у стены. Виноград, оплетающий стены, предчувствует скорую весну.

– Ты сидишь третий час, – сказала она шепотом. – И смотришь в одну точку. С таким лицом, как… как…

– Как у покойника? – Он провел рукой по подбородку, почувствовал щетину и удивился. Попытался вспомнить, какой сегодня день недели, не преуспел.

– Не говори так, – сказала она умоляюще.

– Ивга, дружище, я просто отдыхаю. Если ты найдешь зимой лягушку, не спеши ее хоронить, она не сдохла. Она потом отогреется.

– Мартин звонил, – помолчав, сказала Ивга.