Ведьмина гора

– Я влюбилась в женатого, – ответила она серьезно.

– А вы всегда такая влюбчивая? – спросил он в тон.

И тогда Таня ответила поцелуем. Поцелуй был горяч и долог; пожалуй, чтобы описать его, понадобилось бы слишком много лишних слов, описаний, ненужных эпитетов, потому как в слиянии губ было еще и слияние сердец, слияние судеб… нет, так, в слиянии губ было нечто, что не укладывалось в понятия секса или чувства, или того и другого вместе. Они простояли так минут пять, словно каждый пытался определить для себя, что же именно значил этот долгий, как проливной дождь, поцелуй…

Наконец они на мгновение оторвались друг от друга.

– У меня дежа вю… – признался Ян. – Или это просто от близости с вами.

– Что вы имеете в виду?

– Мне кажется, что все это уже когда-то было с нами… – пояснил он. – Но не здесь и не так, но было, потом забылось, выветрилось из сознания, для того чтобы сейчас вновь всплыть откуда-то из глубины, как всплывает на поверхность глубинная рыба, посмотрит на белый свет своим окаянным глазом и снова скрывается в глубину, туда, вниз, подальше от любопытных глаз, чтобы ее не видел и не ощущал никто.

– Значит, мы с вами рыбы? – В ее голосе не было и намека на жеманство.

– Да-да, – торопливо сказал Ян, – а ваше платье кажется мне волшебной чешуей, которая исчезает только тогда, когда к ней прикасается любовь.

Он помолчал.

– Можно, я прикоснусь к вашей чешуе?

– Попробуйте… – сказала она тихо.

Он помедлил, потом нашел какую-то застежку, расстегнул… и… в тот момент у него зашлось дыхание: платье, словно серебристая чешуя, внезапно слетело на пол.

– «Только змеи сбрасывают кожи, Чтоб душа старела и росла. Мы, увы, со змеями не схожи, Мы меняем души, не тела…» – пробормотал он…

– Что-что… – не поняла она.

– Не обращайте внимания, это Гумилев, старая добрая поэзия…

И он снова поцеловал ее, а затем, словно неопытный соблазнитель, отправился, удивляясь – словно заново – исследовать, открывать каждый сантиметрик ее кожи, целовал ее шею, плечи, кисти рук, затем, встав перед Таней на колени, целовал ее плоский животик, спускаясь вниз, пытаясь раствориться в ощущениях.

Таня не торопила его; судя по всему, она сама испытывала какое-то непонятное наслаждение от переживаемого ею момента…

И наконец, словно рыбы, они погрузились в постель, как в теплое Красное море.

Из дневника Татьяны Артищевой

В социальной сети я выловила случайно фразу, так и не узнав, честно говоря, кому она принадлежит. Но мне она понравилась, поскольку соответствует моему настроению.

Вот эта фраза: «Есть люди, с которыми не хочется расставаться даже на мгновение. Они как наркотик: чем больше их узнаешь, тем меньше шансов о них забыть. Таких людей хочется постигать, в них хочется растворяться. Они пленяют сердца и восхищают разум. Таких людей мало, но все же они есть». Для меня таким человеком стал Ян. А до того – если честно – у меня было ощущение, что я бреду по какой-то пустыне, которой нет ни конца и ни края…

Из дневника Яна Карми

…Почему-то до сих пор не оставляет меня в покое Танин рассказ о том, как она раздваивается во сне, о букве «о», о том, как смена всего одной буквы превращает ее в таинственную Тоню – явный Танин антипод.

Значило ли это, что при определенных обстоятельствах Таня – и в самом деле – могла бы стать Тоней?

Значило ли это, что в глубине подсознания Тани прячутся неосознанные желания, которые дремлют при свете дня и пробуждаются ночью?

А может, Таня сознательно впускала в свои сны пугающие призраки, чтобы противостоять им, если придется?

А если допустить, что, с другой стороны, Тане временами действительно хотелось стать Тоней: циничной, преуспевающей, холодной, расчетливой и знающей себе цену?

Всего лишь буква «о» – роковая буква, которую проклятый французский поэт увидел в синем пронзительном свете, разглядел сквозь нее, как сквозь оптическое стекло, простирающийся вплоть до бесконечности окоем, заполненный синевой, назвал эту божественную букву – ангелом, пронзающим молчание…

* * *

– Я всегда думала, что пустыня лишена красок, но, по-моему, ошибалась. – Таня во все глаза вглядывалась в проносящийся мимо ландшафт, где песчаные, «плюшевые» холмы, похожие на верблюдов, чередовались с убегающим вдаль желтеющим пространством. За рулем кофейного цвета «тойоты» сидел Ян, и сегодня их ждало маленькое чудо: закат в пустыне.

– Вы умеете водить квадроцикл? – спросила Таня.

– Нет, – признался он.

– А мотоцикл?

– В юности куролесил на «Яве». По тем временам это было что-то. Друзья мне завидовали. Знаете, «Ява», как мне тогда казалось, мчалась, как ветер, проносилась мимо, как шепот…

Ян не заметил, что и сам вдруг перешел на шепот…

Так, очевидно, шепчет прошлое в нас, и все мы – рабы прошлого.

Того прошлого, которое само выбирает нас, чтобы оставаться в нас до тех пор, пока мы его из себя не выдавим, как раба, не изблюем, не изживем, не исторгнем.

Не каждому это удается.

У Дюма, по-моему, в «Трех мушкетерах» есть замечательная фраза: «Сожалеть о мире – значит сожалеть о дьяволе»; речь в данном случае идет о мирском, а стало быть, и о прошлом тоже.

О, демоны прошлого!