Ведьмина гора

– И вы… – начала Таня, но Ян не дал ей закончить:

– И я… На тот момент… Хотя, кто его знает… Цион выклянчил у меня несколько тысяч долларов – весь гонорар за очередную книгу. Поверьте, у меня не было никаких сомнений, когда я перечислял деньги, потому что был уверен: они нужны, чтобы спасти Циона.

– Что же он вам такого наговорил, что вы поверили? – Таня внимательно посмотрела на Яна.

Он махнул рукой:

– Много чего, вспоминать даже не хочется. Но плел так искренно, что я ему и взаправду поверил. Это уже потом мне рассказали, что в социальной сети «ВКонтакте» открыли специальную страницу с названием «Не давайте Циону в долг!», где подробно рассказывалось о его художествах.

– Да уж, покуролесил…

– Не то слово…

– Главное, что жив остался.

– Люди, которые давали ему в долг, хорошо к нему относились. Потому никто даже в суд подавать не стал. А сам Цион тихо-тихо потом вернулся в Израиль, и его, по-моему, определили в какой-то хостел, где он и живет по сей день, практически не появляясь на людях.

Тем временем Таня и Ян подошли к Стене плача. Темнело. Зажигались огни, придавая одному из самых знаменитых мест на Земле какую-то неизъяснимую жгучую загадочность.

– Пожертвуйте, сколько можете, святой человек, – обратился к Яну на иврите прохожий в ветхой одежде, бренча мелочью в жестяной коробке.

– Он просит подаяние? – поинтересовалась Таня. – Молодой человек, казалось бы…

– Это не столько подаяние, сколько проверка на вшивость, – пояснил Ян. – Понимаете, Танюша, он, таким образом, собирает пожертвования, которые должны пойти в пользу бедняков, на иврите это называется – «цдака», не подаяние, а, скорее, восстановление справедливости. Но, с другой стороны, это вопрос тебе самому: способен ли преодолеть искус жадности? Неважно, кому ты даешь деньги, точнее, это отходит на второй план, главное же, что ты жертвуешь, не даешь жадности – как самому тяжелому греху – победить тебя.

– Неважно кому? А если просящий – жулик? Как тот же Цион, которому вы отдали деньги, не задумываясь, – возразила Таня, – это как в политике, где нельзя верить никому, да я и не верю никому из политиков.

– Да уж, – вздохнул Ян, – иногда те, кто просит деньги на благие цели, использует их на свои собственные нужды, превращаясь в торговцев верой.

Из дневника Яна Карми

…В одном из писем к своему другу Николаю Недоброво художник-мозаичист и эссеист Борис Анреп пишет о впечатлении, которое на него произвела молоденькая Анна Ахматова. Там есть такие строки: «…Попросту красивой ее назвать нельзя, но внешность ее настолько интересна…», ну и дальше. Я, кажется, понимаю, что имел в виду Анреп, когда сформулировал столь, на первый взгляд, нелицеприятную для молодой женщины характеристику: «Попросту красивой ее назвать нельзя…»

Но это – только на первый взгляд, потому что «попросту красивая» – это значит похожая на всех попросту красивых – словно на одно лицо скроенных, – выстроившихся в ряд.

Не знаю, подбираюсь ли я таким образом к тому, чтобы описать Таню; вряд ли; любая аналогия хромает. Хотя какой-то отдаленный отзвук моих ощущений от Танечки можно найти в письме Анрепа; она действительно настолько интересна, что кажется зашифрованным посланием.

Танечка – не очень разговорчива, она – большей частью – молчалива, но ее выдают глаза – голубые, как небо, в которых – порой – сверкают молнии; она невероятно чувственна, я обожаю ее тело, но вряд ли подберу подходящие для описания слова, все они покажутся бледной немочью по сравнению с тем, что мне иногда дозволяется видеть. Она – человек, который живет в своем замкнутом мире, не допуская туда посторонних, при том, что внешне умудряется быть вполне открытой и добросердечной. И это нисколько не противоречит ее закрытости; ее открытость – до известного предела, а потом опускаются железные ворота, и вряд ли кто-то способен пройти дальше.

Тешу себя надеждой, что я – один из немногих, кто прошел чуть дальше, чем следовало, но – Боже! – какой внезапной нежностью пахнуло на меня тотчас; так бывает, когда после долгой зимы открываешь окна, и в квартиру врывается свежий весенний воздух.

…И все-таки мне кажется, что она – ведьма, но в том, в первозданном смысле слова, ведьма, ведунья, ведающая, что творит…

Из дневника Татьяны Артищевой

Ян говорит обо мне, что я чаще молчу. Но вот почему-то мне захотелось доверить дневнику одну из первых ночей в Иерусалиме, проведенных вместе. Это, пожалуй, даже не документальное описание, а – скорее – запись ощущений, беспорядочная, но искренняя.

Я запомнила, что когда мы, обнявшись, лежали рядом, за окном вдруг закричала какая-то птица. А мне показалось, что это ночь включила свой счетчик, отсчитывая секунды близости… Вдруг…

Что-то толкнуло меня в сердце, я встрепенулась, как залетевшая в комнату птица, резко приблизилась к Яну и поцеловала его в губы. А потом так же резко отстранилась.

– Извините, но просто очень захотелось вас поцеловать, – смущенно сказала я.