Ведьмина гора

Может быть, тем сильнее моя память; тем надежнее ее механизм, позволяющий запоминать даже самые малые мелочи вроде пряди светлых волос у воспитательницы в детском саду; снега, налипшего на консервную банку в нашем маленьком дворике на Первой Хребтовой, или улыбки, скользнувшей по губам молоденькой продавщицы, у которой я покупал пакет молока за 16 копеек в майский полдень 1973 года.

* * *

Однако же перед тем, как подтолкнуть свою память в направлении к Сергею Параджанову, мне бы хотелось расквитаться с третьим микрорайоном.

Эта строительная прореха во всемирной истории градостроительства не вызывает у меня ровным счетом никаких чувств; фотографии с ностальгирующего сайта, о которых я уже упоминал, навеяли лишь минутную усмешку.

«Над кем смеетесь? Над собой смеетесь?»

В том числе и над собой.

Как и с какой силой надо было промыть мозги ни в чем не повинным обывателям, чтобы заставить их поверить в существование нормальной жизни в третьем микрорайоне?

Как надо было постараться, чтобы эти казарменные строения выдавать за благо и за образцы современной архитектуры?

Кому понадобилось так издеваться над людьми, чтобы сузить огромный, пестрый, обольстительный мир до размеров этого (по) жилого массива?

Какой безумный архитектор планировал эти убогие коробки, именуемые жилмассивом?

Кто ответит за жизнь серую нашу в этом жилмассиве, бессмысленном, как сама советская власть?

…Впрочем, вопросы эти появились позже, когда «проявилось» иное зрение; то бишь – (про) зрение.

Но:

словно отдавая дань мальчишке-несмышленышу, даже не подозревающему —

на пороге каких событий

покоится

его безмятежная бакинская жизнь, —

память зафиксировала выпускной вечер в школе номер 14.

* * *

Выпускной вечер.

Музыка.

На столиках – бутерброды с черной икрой. Кто-то из взрослых пригласил духовой оркестр.

Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь…

Но эта песня появится позже; а в моей памяти осталась запечатленная жалость к этим странным «духовикам», невесть каким ветром занесенным в спортивный школьный зал.

Бьется в слюдяные окна священное дребезжание электрогитар; и сидят в сторонке пожилые люди, оставив в стороне свои инструменты; улыбаются печально, глядя на беспечных выпускников.

Боже, где они, мои одноклассники?

Вот, спустя более чем тридцать лет, —

стою я на пепелище нашей юности.

Где вы?

Нет мне ответа.

Но стоп-кадр запечатлел в моей памяти всех их, участников вечера – и учителей, и учеников.

Смеется наш классный руководитель – математик Анатолий Андреевич Багиров. Беседует о чем-то «педагогическом» с биологом Цилей Моисеевной директор школы Людмила Ивановна Никитенко.

Мои одноклассники выстраиваются по ранжиру; каждого из них хочется назвать, ибо судьбы их неизвестны и путь их во мраке.

Достаточно будет списка; никаких характеристик, никаких эпитетов, фамилии и имена, как на вечерней поверке в пропитанной солдатским потом казарме (с той разницей, что отклика мне нет, нет отзвука, нет гулкого эха ответа…).

…Земфира Гусейнова…

…Ваня Петросян (про него известно, что стал моряком)…

…Нина Осипова…

…Миша Акопов…

…Элла Ишхаян…

…Никита Стасев (про него известно, что стал летчиком в гражданской авиации)…

…Карина Микаэлян…

…Назим Гусейнов (стал военным, дослужился до звания майора)…

…Римма Улунц (стала многодетной матерью)…

…Берта Бабаян…

…Наташа Захарова…

…Нелли Авакян…

…Эдик Багдасаров (стал военным)…

…Ира Макарова (нашел ее через четверть века в городе под названием Старый Оскол; бежала вместе с семьей из Баку в самом начале девяностых)…

…А потом нас посадили в автобусы и повезли на славный бакинский бульвар, и всю ночь напролет мы гуляли по кипящей от зелени набережной…

Кругом шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея…

…И, алея, метался закат по бакинской бухте, расшвыривая драгоценные осколки солнца вдоль безжалостно растянувшегося бульвара.

О, этот бакинский бульвар!

О, эта загнанная страсть к променаду; прекраснодушные парочки, медленно фланирующие в направлении к будущей страсти; лазурный перепев дерев; ажурные ограды на берегу; ресторанные запахи, порхающие в небе, как раздраженные мотыльки.

Все это было…

И… ушло.

И… замело пылью времен, отдалило лиловой лентой расстояний, затуманило взоры, забросало песком, забрызгало маслянистыми каспийскими волнами.

Но тогда…

…Тогда мы неслись белой послушной стайкой вдоль бесконечной нарядной набережной;

справа оставался обрюзгший дом правительства с непременным заплесневевшим Лениным, протягивавшим руку в сторону бульвара;

далее следовали дома, приснившиеся нам из девятнадцатого века;

Театр оперетты, опирающийся на традиции кафешантана, с такими же дешевыми и непритязательными постановками;

знаменитый дом конца девятнадцатого века, построенный по проекту безумного архитектора-итальянца, который, как сказывали, по какому-то странному умыслу оставил возведенное им здание без туалетов (и это было весьма странным даже для того, еще не сошедшего с ума девятнадцатого века);