Ведьмина гора

и, наконец, – если идти бульваром, – взору напротив представала Девичья башня (Гыз галасы – по-азербайджански).

(Гыз галасы – это символ барахтающейся в социализме бакинской столицы; на бакинском гербе постоянно вырисовывался нежный силуэт этого храмового сооружения.)

…Стремглав летит воспоминание;

проскакивает, как искра, слетающая с троллейбусной штанги;

осталась в стороне Девичья башня, знаменитый магазин «Академкнига», возле которого читающий народ толпился, бывало, в ожидании очередной подписки.

Чуть далее – Дом медицинских работников.

Здесь – десятиклассником – пришел я в народный театр. Руководил им Лев Лазаревич Грубер, один из ведущих артистов Театра Русской драмы.

Признаюсь:

для меня, десятиклассника, знакомство с этим человеком было подобно знакомству с… Шаляпиным; нет-нет, я нисколько не преувеличиваю;

выкатившись из средней школы, я жил предчувствием знакомства с новым, доселе невиданным мною миром;

именно таким миром и казался мне театр, загадочный и манящий.

Помню отчетливо, как состоялось мое знакомство со Львом Лазаревичем:

он —

красивый, вальяжный, артистичный —

стоит на ступенях, словно возвышаясь надо мной; нависая, как громада,

а:

я с волнением и трепетом обращаюсь к нему с просьбой «впустить» меня в коллектив народного театра.

– Да, конечно, приходите на следующую репетицию, – вежливо говорит Грубер.

«Боже! Он говорит со мной на „Вы“!» – восторженно думаю я; он – демиург, властитель дум, Артист…

Замечу, что – ко всему прочему – у Грубера был потрясающего тембра голос. Да и вообще, как мне видится сейчас, из своего собственного далека, это был в высшей степени талантливый человек (его обожали все без исключения студийцы). Он переиграл много ролей в своем драматическом театре – как классического, так и современного репертуара,

но:

провинция театра, провинция режиссуры сгубила его, не дав реализоваться полностью, погасила его нервный, импульсивный, горячечный талант…

И разве только его одного?

И все же:

грустное и щемящее воспоминание о Грубере пришло вовсе не зря:

словно нить Ариадны, ведет оно меня —

– через знаменитый Губернаторский садик —

– мимо филармонии и станции метро под названием «Баксовет» —

– к другому воспоминанию, яркому и шипучему, как брызги праздничного фейерверка.

…Именно что:

портрет;

рисованный легко и без особых подробностей,

но:

с тщательно выписанным интерьером, окружением, средой.

Интерьер есть картина (или рисунок), изображающая внутреннее пространство помещения.

Можно, пожалуй, добавить понравившийся мне пассаж из Гая Давенпорта:

…Позднее, за ужином, Макс вспомнил анекдот про отца и сына, которые верхом подъезжают к художнику в открытом поле.

– Это Сезанн, – говорит сын.

– Откуда ты знаешь, кто он? – спрашивает отец.

– Потому, – отвечает сын, – что он пишет картину Сезанна…

Я говорю о мимолетной, но до сих пор мерцающей в моем сознании встрече с шаманом советского кино Сергеем Параджановым.

Собственно, так, не встреча, а даже:

полувстреча,

полунамек,

полувоспоминание,

полунота, соскользнувшая некогда с дребезжащих струн судьбы, но не пропавшая, не исчезнувшая, а затаившаяся, спрятавшаяся.

Она выпархивает из подсознания, чтобы оживить тот солнечный день, озвучить то утро, предвещавшее встречу с Маэстро.

Итак, Старый город, Ичери шехер.

…Я думал о тебе, старый город, погружаясь в прошлое;

все было так или иначе,

все, если захочешь,

было именно так

в этом меняющемся мире.

Я погружаюсь в прошлое, откуда вдруг началось это чудо, о котором сегодня мне не с кем говорить, кроме себя самого. Не с кем разделить мне свою жизнь, свои воспоминания, разве только что с голубым экраном компьютера, который мигает, как фонарь «скорой помощи», мчащейся на ветру к мнимому больному.

Изменчиво мигает фонарь, словно время пульсирует, посылая в будущее свои трепетные сигналы.

Времена меняются, меняются и нравы, но что делать, так уж устроен мир, некого позвать, не перед кем отчитаться, и даже строгий мой учитель, мой мучитель, мой властелин давно уже растворился в вечности, исчез,

как миф,

как привидение,

как сон, как утренний туман…

Но:

тот день тих и поднебесен,

тот день, что перекочевал из прошлого в будущее.

Боже!

Верни мне этот день, один из тех редких дней, которые бы хотелось повторить в своей жизни еще раз.

И вот…

Время смещается,

море волнуется,

бьется в берег волна,

снова со мной моя молодость непутевая,

и кровь бежит по жилам; та кровь, что течет из жил.

Не слушай, не повторяй, не смотри, только чувствуй и только живи этим днем, этим часом, этим чувством.

Время проваливается в воронку,

пласты смещаются.