Ведьмина гора

Ворочая боками, автобус медленно вплыл на Невский, ориентируясь на золоченую иглу Адмиралтейства. Пространство воздуха теснило грудь, троллейбусные провода, подобно венам, ветвились повсюду, длились, не переставая, будто кто-то невидимый гнал по ним возбуждающую кровь упадка.

Экскурсовод по-прежнему бубнил, как пономарь, понемногу отрабатывая свой хлеб насущный; казалось, что он поставил своей задачей говорить, не переставая, создавая словесный фон, убаюкивая, неся прекрасную чушь, повествуя чудесную ересь.

Кое-как протолкавшись вдоль Невского, автобус свернул на Морскую и направился на Исаакиевскую площадь, прокатился мимо Исаакия и замер возле памятника Николаю Первому.

Смотрит угрюмый Николай на Исаакий, за его спиной – Мариинский дворец со своим нелепым ЗАКСом, и все это расположено на Синем мосту – самом большом мосту Санкт-Петербурга; синие дали открываются взору, синие птицы летят над Мойкой, синие гусары гуськом перебираются в направлении к Сенатской площади.

Туда же перебирается наш автобус, останавливается на мгновение рядом с феноменальным памятником Фальконе и держит курс на стрелку Васильевского острова – «один из самых завораживающих архитектурных ансамблей города; пример гармонии архитектуры города с пейзажем берегов Невы», как говорит всезнающая Википедия.

Рядом с носатыми Ростральными колоннами мы спешиваемся.

– Смотрите, смотрите! – взволнованно кричит кто-то.

Из огромной чаши, установленной на одной из колонн, вырывается пламя, оно кажется гигантским языком – этот семиметровый огненный факел, прыгающий в небо от восторга в честь праздника «Алые паруса».

И тут же, на горизонте, словно по мановению волшебной палочки, появляется бриг с алыми парусами. Медленно, как мечта, он движется по осоловелой Неве, репетируя свое последующее прошествие на фестивале; тысячи напомаженных Ассолей прильнули к граниту в ожидании увидеть своего принца; но… принца как не было, так и нет; да и парусник сам по себе не имеет никакого отношения к Питеру – это шведский бриг «Три короны», который и в прошлом году играл ту же роль.

(A propos: в фестивале «Алые паруса» приняло участие свыше миллиона человек; как сообщила потом одна из питерских газет, участники фестиваля оставили после себя свыше 700 тонн мусора!.. но: романтика прежде всего!)

…Часа в 2 ночи нас выгрузили на набережной и погрузили на прогулочный теплоход.

Это была вторая часть «марлезонского балета»; вторая часть истерии, стершейся позже в черный порошок воспоминаний.

В отличие от автобуса наш доморощенный Вергилий вдруг смолк и молчал всю дорогу; всю дорогу какой-то умник, включив приемник, запустил на полную мощь голимую попсу, которая била по ушам, лезла в мозги, отравляя все впечатление.

Кареглазая,
Светловолосая
И как мама,
Немного курносая!

орала певица, и это было лучшее из услышанного.

В этот самый момент наше утлое суденышко, скорее напоминающее плавающее корыто, миновало Английскую набережную. Огромный плакат бросился в глаза – «Россия. Страна возможностей».

И ты поймешь, что невозможное возможно!

визжал очередной певец.

А мне снова и снова приходили на ум строчки гениального Заболоцкого:

Вертя винтом, бежал моторчик
С музыкой томной по бортам.
К нему навстречу, рожи скорчив,
Несутся лодки тут и там.
Он их толкнет – они бежать.
Бегут, бегут, потом опять
Идут, задорные, навстречу.
Он им кричит: «Я искалечу!»
Они уверены, что нет…

Поверьте: так оно и было.

По черной глади Невы, параллельно друг другу, иногда соприкасаясь бортами, шло десять – двенадцать прогулочных теплоходов, заполненных праздной публикой.

Черная вода.

Английская набережная, где здания выстроились, как суровые британские джентльмены, застегнутые на все пуговицы; «аглицкое» сукно всех этих чопорных зданий неподвластно времени: вряд ли какому-нибудь безумцу удастся когда-либо выбить из него (сукна) чванливую пыль имперских амбиций.

Нева металась, как больной…

И вдоль Невы метались, словно больные, одержимые лихорадкой теплоходы, гремела музыка, щелкали объективы фотокамер, мосты, которые разводили, казались псами, поднявшими вверх свои слюнявые пасти и вот-вот начинающими выть на луну.

И ночь, как надзирательница,
Глядит в глазок луны…

а это уже другой поэт, прозябающий в тусклой действительности одного из кавказских ханств; но: какой блистательный образ. Луна, выкатившаяся на небосклон, казалась именно таким глазком; а если учесть, что слева по борту виднелись знаменитые «Кресты», то образ просто лег, как шар в лузу.

Два с половиной часа продолжалась речная прогулка.