Ведьмина гора

…Обратил внимание на странную особенность (частную, я не обобщаю): чем больше женщина хочет казаться умной, самодостаточной, амбициозной, тем хуже у нее это получается – тем, как ни парадоксально, глупее она выглядит. Нет, неверно, простите меня за это слово – «глупее» звучит как-то уничижительно. Скорее, ты просто ей меньше веришь, это отталкивает. А она все больше и больше хорохорится, наскакивает на тебя, как боевой петух, так и норовит клюнуть. Клюнет – отходит на задний план, стоит, довольная, осматривает себя со стороны, искоса смотрит на меня – получилось укусить, не получилось. Нет, не получилось. И все по новой. И все агрессивнее, все злее. «А ты чем лучше, ты кто такой? Ты что из себя представляешь?»

Словно слепой слепок с героя известного шукшинского рассказа «Срезал»…

А ведь хороша тогда, когда не хочет казаться, когда естественна, когда мила и проста.

И поди ей докажи, что наскоками петушиными своего не добьешься.

Нет, не докажешь.

Представляя орхидею…

Говорил мне приятель-психолог: «Ты, главное, не психуй, олух, а как только одолеют тебя больные мысли, представь какой-нибудь цветок, например, орхидею, белую, белее, чем лучистый снег, представь ее подробно, в деталях всех, не торопись никуда, и тогда произойдет эффект замещения, твои печали уйдут в никуда».

Да, я смеялся над этой идеей: отмахиваться от мыслей одной орхидеей, как ракеткой отмахиваться от летящего, как пуля, мяча? Скорее, мне ударит в голову моча, скорее, зацветет по весне лопата, скорее, удастся излечить социопата, глухого к чужому несчастью и боли…

…Но психолог настаивал: «Ты бы не торопился, что ли, а вначале попробовал бы, а потом смеялся».

…День проходил, ночью сменялся, а меня установка новая вела, и в воображение орхидея цвела, она покачивалась на стебле, белела, и душа моя, как прежде, уже не болела, не требовала, как прежде, мщения и мщения.

…Так проходил процесс замещения, так в конце концов я прощался с той, что причинила мне боль, портила кровь…

Здесь приличествует, наверное, слово «любовь», если любовь ассоциируется с пустотой.

Сумерки

Медленно темнеет.

Интересно наблюдать, как свет, скукоживаясь, уступает место легким сиреневым сумеркам.

Кажется, что свет истончается, сворачивается, уходит, сопровождаемый густым томительным звучанием саксофона и серебристой россыпью клавишных.

Люди, идущие по улице, еще видны, но постепенно их очертания расплываются – так бывает, когда снимаешь очки с сильной диоптрией, и все вокруг плывет, двоится, теряя первичный смысл.

Иногда, право, хочется, чтобы и собственная жизнь вдруг поменяла этот, уже установившийся смысл и, как свет уступает место загадочным сумеркам, уступила бы новым обстоятельствам, потекла по другому руслу, свернула бы с известного маршрута и, меняя ориентиры, вознесла бы к вершинам, «на которых еще не бывал»…

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто твой враг…

…Кто-то говорит, что друг познается в беде.

Кто-то утверждает, напротив, что друг познается в радости.

А я думаю, что друг вообще никогда не познается.

(Своя свои не познаша…)

«Цвел юноша вечор, а нынче…» – вчера друг помог тебе в беде, а сегодня предал в радости; вчера он разделил с тобой радость, а сегодня послал тебя подальше с твоей бедой.

Человеческая природа – непостижима, и если твой близкий друг увел у тебя твою любимую женщину, а близкий тебе человек не выручил тебя в трудную минуту, посчитав, что слово «выручка» относится исключительно к экономической стороне жизни, то, наверное, этот феномен действительно необъясним.

А стало быть, и дружбы настоящей нет, а есть только объединение интересов до поры до времени, и прав «пылкий юноша» Полежаев, некогда заметивший:

Любовь и дружба – пара слов,
А жалость – мщение врагов.
Одно под солнцем есть добро
Неочиненное перо.

Да и то: очень часто перо – в бок или под ребро.

Чтобы не забывали.

Назову ее Викой…

Мне часто снятся сны.

В сны иногда приходит Ира Макарова.

Иногда под своим именем, иногда – под чужим, иногда – безымянная.

Но и в безымянной или в той, что я нарекаю каким-то другим именем, проступают ее черты, как после реставрации, после снятия слоя, освобождается истинное полотно, которое было спрятано, зашифровано более поздним наслоением.

А недавно я увидел не просто сон, а фантазию, в которой почему-то фигурировал Париж. И женщину, которая шла рядом со мной, я почему-то называл Викой. Но разве это была не Ира?

Справиться с этим огнём…

Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.

Ф. Тютчев