Ведьмина гора

…Свернув с площади Пале-Рояль и оказавшись на шумной, фешенебельной Фобур Сент-Оноре, мы прошли мимо церкви Успения, увидели дом шаловливой Шанель, рынок, успели прогуляться по Вандомской площади и обойти Вандомскую колонну, а вот в отель «Ритц» заглядывать не стали, ушли в какой-то проулок и решили попить кофе.

По дороге Вика нередко останавливалась, доставала свой блокнотик и делала какие-то зарисовки.

– Знаешь, – сказал я, когда мы уже сидели в кафе в ожидании заказа, – а Париж тебе идет…

– Больше, чем Брянск? – осведомилась Вика, глядя на меня своими огромными черными глазами.

– Шумел сурово брянский лес… – ни к селу ни к городу пробурчал я.

– Это ты у меня суровый! – Вика коснулась моей руки.

– Я у тебя, ты у меня, а вместе мы в Париже. А официанта, судя по всему, надо ждать долго. Они здесь особо не торопятся.

– А мы разве куда-то спешим? – Вика тряхнула головой.

…Если бы я хотел определить свое ощущение от Вики одним словом, то я, наверное, прибег бы к такому понятию, как изыск.

Причем изыск был для нее естествен, он был растворен у нее в крови, как и пламя страсти, которым она опаляла каждого, кто попадал в поле ее притяжения.

Но Вика относилась к тем редким женщинам, кто не видел в собственном магнетизме никакой корысти; полет чувства, чары чувственности интересовали ее куда больше, чем возможные от них дивиденды. И то: единственным дивидендом Вика полагала наслаждение – наслаждение жизнью, наслаждение страстью, наслаждение живописью, наслаждение литературой, наслаждение путешествиями; она все делала с наслаждением, и в этом заключался ее талант, горячий, как бьющий из-под земли термальный источник.

Короткая стильная прическа делала ее похожей на юную Ахматову – такой же профиль, такой же поворот головы, такой же пронзительный взор, такой же странный, манящий, чарующий сплав религиозного и эротического, когда за нарочитой грубоватостью, чуть ли не аскетичной внешностью скрывается страсть, когда введенный в обман кажущейся аскезой ты вдруг обнаруживаешь готовый смести тебя поток нежности.

Странно, когда сталкиваешься с иным: тебе кажется, что ты купаешься в нежности любимой, тебя обволакивает ее чувственность, нежит привязанность, лелеет ласка, но неожиданно, в какой-то момент, ты обнаруживаешь, что все это куда-то исчезло, испарилось, а то, что осталось, всего лишь морок и боль; ты не понимаешь, что произошло, ты пытаешься разобраться, мечешься как угорелый (почему – «как»? если ты и в самом деле – угорел?), но натыкаешься, как слепец, на препятствие, и это отнюдь не нарочитость, это намеренное, жесткое желание избавиться от тебя. И ты начинаешь думать о том, что, возможно, права твоя давняя знакомая, циничная особа, которая говорила, не рисуясь:

– Истинная женщина – это та, у которой есть влагалище и матка. А все остальное – прокрустовы ложа и фантазии на тему. Как правило, всегда мимо и без учета живого человека.

И потом, позже, когда все пройдет, боль утихнет, морок повыветрится, в памяти сохранится именно это – «угрюмый, тусклый огнь желанья»…

Такой огонь, какой горел в глазах у Вики.

Помню, когда мы только познакомились, я спросил у нее:

– А что ты любишь, Вика?

И в ответ получил следующую тираду, выпущенную в меня, подобно стреле, направленной в цель:

– Рисовать, плавать, заниматься любовью, трогать замшевое, кожаное, шелковое, ванну с пеной, кофе, молочный улун, груши, виноград, шевр, норвежский future-джаз, много чего еще…

Когда мы занимались любовью в ванне с пеной, то рядом на столике обязательно красовался лиловый виноград в вазе, груши, кофе, который я варил специально для Вики, или молочный улун.

Хотя нет, я неправ, мы не занимались любовью; слово «занимались» отдает каким-то суррогатом, оно отвратительно по своей сути; скорее, мы купались в любви друг к другу, словно искупали давние свои провинности, одна из которых заключалась в наших несостоявшихся ранее встречах.

Наконец появился величественный, как Вандомская колонна, официант; ни слова не говоря, он поставил перед нами поднос, снял с него блюда, поставил поднос и удалился, так и не произнеся ни слова.

– Ну что, Викуля, – сказал я, – будем пробовать твой любимый шевр?

– А домашнее задание? – улыбнулась Вика.