Ведьмино колечко

– Я почему о нем вспомнила? Тот же фасончик: как ты не вовремя в больницу легла, у меня мама болеет, Танька (это сестра его) замучилась за ней ходить. Выпишись и помоги: Танька в ночь, ты – днем.

– Да, наглость людская беспредельна! – подвел черту дядя Паша.

Когда я разогревала ужин, в кухню просочился Павел Алексеевич и возмущенно сказал:

– Наташа, зачем ты так с матерью, она ведь больной человек!

– Если она больная, почему вы ее не лечите?

– Но ведь это пройдет само…

– А с таблетками она была бы безопасна для окружающих. Почему болеет она, а страдать от нее должны другие?

– Что ж вы ее с твоим отцом не лечили?

– Хороший вопрос! Я жила с ней от семи до пятнадцати лет. Это не тот возраст, когда тебе позволено принимать решения. А вот папа, безусловно, виноват. И прежде всего передо мной. А вы прежде всего виноваты перед своим сыном. Вы его неокрепшую психику подвергаете такому стрессу. Не боитесь, что это может быть фатальным?

– Не выдумывай! Он справляется!

– Откуда в вас эта уверенность? И здоровый не выдержит, а тут и органическое заболевание, и плохая наследственность. Вы знаете, что в восемь лет я попадала в психиатрическую лечебницу?

– Нет… ты что…

– Да, Павел Алексеевич. Может, время года угадаете?

– Осень…

– Да, осень. У нее обострение, у меня реактивное состояние. Жора, да не стой ты за дверью, зайди! Хоть в твоем возрасте решения не принимают, но мнение ты высказать можешь. Ответь, маму нужно лечить или лучше по-прежнему делать вид, что она здорова, просто человек плохой?

– Я не знаю, Наташа, – заплакал он.

– Значит, вам решать, Павел Алексеевич. Я бы вам предложила Жорку у меня оставить. Тут и клиника рядом, и мать далеко. Только ведь и она не согласится, и вы у нее на поводу пойдёте.

Людмила несколько раз начинала выяснять отношения, но я всякий раз это решительно пресекала. Конечно, Павел Алексеевич ни на что не решился. Если я затею разговор о психиатре, он струсит и открыто выступит на её стороне. Жорку жалко, но что я могу?

Перед отъездом у неё наступило просветление, но к лучшему ли это? Она вдруг заплакала и сказала:

– Наташа, ты опять смерть предсказала…

– Но ведь не я жертвы требовала.

– А кто? Я?

– Ты хотела Свету до петли довести. Разве не так?

– Нет! Я хочу, чтобы её дети росли в здоровой атмосфере! А Петру я дурного не желала!

– Я в свое время тоже хотела жить в здоровой атмосфере. А ты меня забрала в нездоровую.

И пошло-поехало! А Жорка плакал.

– Людмила, прекрати скандалить, сына пожалей! Павел Алексеевич, бегите за ним!

Он стоял упрямо. Ну, парочка, она маньячка, он осёл! Но все это не шуточки:

– Дядя Паша, бегите за Жоркой!

С силой оттолкнула Павла Алексеевича, пытавшегося меня остановить, и побежала за Жоркой. Но дядя Паша, молодец, успел первым и уже вырывал из рук мальчишки веревку, которую тот привязывал к перилам черной лестницы.

Откуда силы взялись? Я скрутила брата и поволокла его в кухню. Опять на пороге этот осел! Пнула его в живот и затащила мальчишку в комнату, пока соседи не повыскакивали.

Жорка плакал навзрыд.

– Жор, чего ты хочешь? Ну, прости, сорвалась я, отвыкла от этого ада. Ради тебя нужно было терпеть, но извини, не смогла. А ты мне отомстить хотел, да?

– Ты ни при чем, Наташа, но я тоже не железный! Я не хочу с ними жить! Я вообще жить не хочу!

– Сынок, это она тебя довела! Мы уезжаем немедленно из этого дурдома!

– Нет, отведите меня к психиатру! Я за себя не отвечаю!

– Жорик, не надо! Это же клеймо на всю жизнь!

– Пусть клеймо! Зато я жив останусь…

– Сынок, я от тебя ни на шаг не отойду.

– Мне это не нужно! Мне нужен специалист! Наташа, пожалуйста, запиши меня к психиатру.

Пока мы с Людмилой трясли Жорку, Павел Алексеевич сидел на табурете, прижав к груди левую руку. Я не глядя накапала каких-то капель и воткнула стакан ему в рот. Он закашлялся и выдохнул:

– Никогда тебе этого не прощу!

– Да я и не просила, – ответила я равнодушно.