Ведьмы из Варбойс. Хроники судебного процесса

Но старик был так груб и говорил так громко, что услышать ребенка не мог. Он ответил, что вся их компания вместе с девочкой лгут, говоря, что он колдун. А еще, что лучше бы она учила свои уроки, и что ей уже больше семи лет[47] (хотя на самом деле ей было почти дважды семь), и много всего подобного, и не замолк бы, не позволяя ребенку что-либо сказать, покуда отец ребенка чуть ли не заставил его. Ведь подобно всем присутствующим он должен был без труда понять, что девочка не может ни услышать его, ни ответить на какое-либо его заявление, ни даже вставить в его речь слово о том, что намеревалась сказать, когда он бесцеремонно прерывал ее, будто не лишенную слуха. А она никого не слышала – ни его, ни кого-либо другого, зато видела, но только его и его дочь, но не остальных.

Под конец, после полутора часов подобных детских увещеваний отца и дочери, родитель этих детей господин Трокмортон сообщил мужику, Джону Сэмуэлу, что его дочь Агнес, когда дает указание духам покинуть девочек, то они слушаются, и потому предложил ему произнести те же слова, что и его дочь, посмотрев, что из этого выйдет. Старик ответил, что не хочет, и никто не должен заставлять его произносить подобное, и он ни за что не будет в этом участвовать. Тогда господин Трокмортон напомнил ему, что тот пришел в его дом незваным гостем, а посему не покинет его, пока не произнесет этих слов, пока ребенок будет оставаться в состоянии припадка, как всю неделю, и не придет в себя. Затем господин доктор Дорингтон (чтобы принудить старика) произнес это заклинание, так же, как двое или трое из соседей, почтенных горожан, которые присутствовали там и наблюдали все, что происходило с ребенком. Но ничто его не убеждало, пока он наконец не понял, что господин Трокмортон непоколебим и не позволит ему уйти, пока он не произнесет этих слов. Тогда он начал произносить их, как его учил господин Трокмортон, а слова были следующие: «Как колдун и приговоривший к смерти леди Кромвель я приказываю бесу немедленно покинуть мисс Элизабет Трокмортон и позволить ей выздороветь». Лишь только Джон Сэмуэл произнес эти слова, как девочка очнулась и была здорова, удивившись присутствию здесь такого большого общества.

Затем ребенка спросили, знает ли она что-то о том, что делала или говорила, и назвали ей различные подробности. Но она ничего не знала ни о чем подобном, сказав, что спала, и была готова расплакаться из-за того, что ее в таком обвиняют. Потом все ушли, а она отправилась спать в отличном самочувствии.

Опять мисс Джоан

Далее мы представим рассказ о том, как прихватывало мисс Джоан Трокмортон на прошедшей неделе, что была той самой неделей мучительных страданий, которой угрожал ей дух. Накануне, в воскресенье, она была жизнерадостной и совсем не имела припадков, говоря, что чувствует себя очень хорошо. Никто не говорил ей об ужасных припадках, которые грозят обрушиться на нее на следующий день. Так она отправилась в кровать очень бодрой и веселой, сказав, что совершенно не больна, и благодарила БОГА. На следующее утро, в понедельник, с ней случились большие перемены. Она жаловалась на все части своего тела, говоря, что просто переполнена болью, особенно в голове и животе, и что у нее в боку что-то дергает и крутит, отчего трудно дышать.

Весь тот день, как и всю последующую седмицу, она подвергалась самым странным мучениям, крича от острой боли во всех своих членах. Аппетита она лишилась, так что все время ела едва столько, чтобы хватало для поддержания жизни. Ее ноги были воспалены и болели – она почти не пользовалась ими все те дни. Ее руки были всегда холодными и окоченелыми. Но самая страшная боль всю ту неделю постоянно сопровождала ее в голове, отчего она была беспримерно беспокойной во сне, большую часть ночи плакала и стонала, не отдыхая и не позволяя отдохнуть другим, спавшим рядом.

Кроме основных непрекращающихся телесных болей, у нее ежедневно, а также в ночное время случались различные припадки, увидев которые можно было подумать, что она расстается с жизнью. Внезапно, лежа на своей кровати, она начинала визжать и продолжала так часами. Иногда четыре или пять часов без перерыва. Другой раз она могла лежать будто в беспамятстве или в трансе, задерживая дыхание до четверти часа, а то и дольше, так что нельзя было ни заметить, ни почувствовать, дышит ли она вообще в это время. В конце концов она вздымалась вместе со своим животом, исключительно глубоко вздыхая и издавая громкий страдальческий стон, будто собираясь испустить последний вздох. Такой вид припадка был самым обычным для нее днем и ночью. Он прихватывал ее дольше всех других. А особенно долгим бывал, когда кто-то из друзей или кто другой из окружающих находился рядом, утешая ее.