Ведьмы. Салем, 1692

Галлюцинации ли, фантазии ли – но так, в переработанном виде, пораженные колдовством дети предъявили миру все, что впитали от взрослых: угрозу вторжений, исторические пророчества, библейские образы, местные сплетни. Они знали, что в плаще Сары Гуд имеется дырка, а у Деливеранс Хоббс – рана в боку, полученная до мнимой поножовщины в таверне. Они знали имена выдающихся, неприятных или враждебных членов других сообществ, включая строптивых топсфилдских подростков. Вопрос не в том, почему они пересказывали абсурдные сказки, но почему именно в 1692 году им поверили. Легче понять реальные или придуманные видения подростков, чем фантастические бредни окружающих их взрослых. («На самом деле, – считает современный психиатр, – даже с психически здоровой девочкой-подростком может быть что-то не в порядке» [86].) То памятное первое свидетельство Титубы фактически не имело никакой религиозной основы, к тому же было весьма расплывчатым. Взрослые преобразовали подростковые беды, добавив к ним повестку дня (Патнэм), осуждение (Хэторн), одержимость (Мэзер со своей фиксацией на Швеции), наделив девочек силами, о которых те, вероятно, и не подозревали[169]. Волшебные истории – это ведь тоже коллективные упражнения, бабушкины сказки, на которые мужчины навели лоск. И сохранили их тоже мужчины. Хэторн задавал юным девам наводящие вопросы и частично подсказывал ответы, вкладывая в их уста знакомую, но извращенную историю, перекроенную из священных текстов, звучавших с массачусетской кафедры. Совпадение ли, что именно Хэторн в 1689 году снимал под присягой письменные показания о якобы плетущемся Андросом заговоре – зловещем плане уничтожить Бостон, захватить все города Массачусетса и принести колонистов в жертву врагам-язычникам? Хэторн тогда обнаружил, что Андрос ради своей выгоды подкупал индейцев, раздавая им золотые кольца, деньги и тексты, которые, как он утверждал, «лучше Библии» [87]. Этот «чудовищный план» все время пробивается сквозь салемские свидетельские показания – политический заговор, переиначенный в заговор религиозный. Слепые суеверия повлекли за собой обвинения. Поспешные политические решения плюс внимательный, выверенный, информированный анализ ситуации повлекли за собой аресты.

В этой ситуации уж слишком явно из-за условной занавески торчат носы ботинок Томаса Патнэма. Перед тем, как в тот слякотный понедельник в конце февраля сесть на лошадь и ехать подавать иск о колдовстве, он вполне мог считать себя проклятым: проигрыш двух дел о наследстве, потеря земли, детей, коровы. Ему оставалось держаться лишь за пресловутые «сложные взаимосвязи» и попытаться что-то выиграть из них. Его выводили из себя топсфилдские соседи. Остроумное замечание Генри Луиса Менкена о пуританском гении, «привлекающем мощные силы закона на помощь в личной вражде», – это про него [88]. В то же время у Патнэма дома была обожаемая, чуткая, отчаянно бьющаяся в конвульсиях двенадцатилетняя дочка. Вскоре помрачение рассудка зацепит и его жену. Сложно поверить, что Патнэм с самого начала вынашивал долгосрочную стратегию. Он, конечно, усугублял положение вещей и в частных беседах, и на бумаге, громоздя наречия и вставляя восклицательные знаки в письма к властям. Он пожаловался минимум на тридцать пять человек, свидетельствовал против семнадцати и расшифровал больше сотни записей допросов. Судя по всему, он записывал все свидетельские показания своей дочери, Мерси Льюис и Мэри Уолкотт. Его пастор разделял его взгляды, «веря в дьявольские обвинения и с готовностью отказываясь от какого бы то ни было милосердия», – говорили потом его противники [89]. Сложно сказать, кто был чьей марионеткой – бьющиеся в припадках дети или начавшие крестовый поход родители.

Конвульсии можно было списать на колдовство, но историю творила судейская скамья. В зале суда женщины играли второстепенные роли, что до некоторой степени происходило и изначально: волшебство позволяло мужчинам атаковать других мужчин с помощью жен или дочерей (интересно, что никто так и не обвинил Фрэнсиса Нёрса). Все трое городских судей испытывали финансовые затруднения, и февральская жалоба Патнэма вполне могла застигнуть их в желании с кем-нибудь поквитаться. Хэторн из кожи вон лез, пытаясь подогнать улики под свои идеи и натянуть политические пристрастия на каркас соответствующей легенды. Только через несколько недель возникли улики другого рода, когда девочки вывели на сцену замученных мертвых жен. Таких пришельцев с того света в Новой Англии еще не было. Дальше произошло то, чего мужчины боятся больше всего: нашествие диких зверей и коварных, опасных женщин, мешающих дышать. Суккубы – удушающие, прыгающие в вашу постель существа женского пола – стары как мир и присущи всем культурам. Этот жуткий монстр – Бишоп очевидно становилась именно им в постелях несчастных мужчин – и дал нам слово «ночной кошмар»[170] [90].