Читаем Ведьмы. Салем, 1692 полностью

Хэторн ни разу не попросил бойкую Абигейл Хоббс представить суду обещанную ей дьяволом красивую одежду. Не разделял околдованных девочек и не опрашивал их по отдельности, как рекомендовали все судебные инструкции. Не пытался сравнить следы зубов с реальными зубами, а то обнаружил бы интересные результаты: так, у одного из обвиняемых, по словам очевидца, не было «ни единого зуба во рту, чтоб укусить» [3]. Похоже, Хэторна совершенно не интересовало, почему – несмотря на жестокие уколы, укусы, удушения и удары – пораженные колдовством сохраняли прекрасное здоровье. Он верил в реальность их видений, даже когда сам не мог представить себе немолодую прихожанку во всех ее юбках, оседлавшую потолочную балку. Он смотрел на нашествие ведьм, как Коттон Мэзер: оно «направлялось воображением, однако не могло называться воображаемым»[42] [4]. Когда девочки противоречили сами себе, когда неуклюже путались в показаниях, Хэторн не обращал на это внимания и просто отметал факты, не укладывавшиеся в его особенное дело. Ни кусаемые ими кулачки, ни слишком своевременные трансы, ни утверждение Мэри Уоррен, что девочки притворяются, не заставили его задуматься. Все указывает на то, что обвинитель упорно двигался к заранее определенному финалу.

Рядом с Хэторном на слушаниях в суде и на допросах в тюрьме сидел преподобный Николас Нойес [5], пухлый бескомпромиссный поэт[43]. Уже десять лет, как свой человек в Салеме, Нойес был приятным собеседником, жизнерадостным и остроумным, а также владел лучшей в округе библиотекой, что в Массачусетсе считалось очень престижным. Будучи сыном эссекского окружного судьи, сорокапятилетний пастор чувствовал себя в суде в своей стихии. Он водил дружбу с Патнэмами и близко общался с братьями Сьюэлл. Он играл существенную роль в процессах, «прощупывая» подозреваемых перед дачей показаний, оценивая доказательства, высказывая свое экспертное мнение и не давая подозреваемым вставить слово. В какой-то момент он провел в зале суда эксперимент со сжиганием бумажных фигурок. Он останавливал любого подозреваемого, пытавшегося цитировать в свою защиту Писание. Ни Нойес, ни Хэторн, судя по всему, не полюбопытствовали, почему, когда Бишоп ночью навалилась на свою жертву в постели, едва его не задушив, его жена, спавшая рядом, ничего не увидела и не услышала. Или почему уносимые дьяволом дети никогда не пропадали из своих домов. Кое в чем не было логики. Кое в чем не было смысла. Зачем, например, Титуба села на палку и полетела на встречу, проходившую на ее же заднем дворе?

Хэторн безжалостно допрашивал подозреваемых и автоматически отправлял их в тюрьму. Если в прошлом вы совершили преступление, он раскапывал его с помощью «быстрого перекрестного допроса», рекомендованного при соответствующих обстоятельствах [6]. Каждый подозреваемый, представший перед ним 22 апреля, отправился ожидать суда в тюрьму – вне зависимости от того, заявлял он о собственной невиновности или признавался в колдовстве. С одной стороны, Хэторн не хотел искушать судьбу. В салемских домах эхом рикошетили «скорбные вопли их детей и слуг», по выражению Мэзера [7]. Симптомы были ужасающе, душераздирающе достоверны, беснование остановило всю жизнь в округе. А ведь земля как раз оттаяла, и у фермеров начинался самый хлопотливый период в году. Пришло время пахать и сеять, готовить почву для посадки зерновых, стричь овец и мыть шерсть. С другой стороны, у Хэторна имелись причины судить с осторожностью. Колдовство считалось самым тяжким преступлением. Его было легко увидеть и трудно доказать. Существовало три возможных сценария: девочки околдованы; девочки притворяются; плетется некий заговор. Ситуация была непонятной и, как всегда бывает с непонятными ситуациями, казалась одновременно необъяснимой и очевидной. Хэторн выбрал сценарий с колдовством и сосредоточился на его выявлении. Не все разделяли его убеждение. Во время стремительного расследования некоторые из первых подозреваемых согласились, что на девочек что-то повлияло, но не считали, что дело в колдовстве. Хэторн продолжал процесс так, словно ему лучше знать. В конце концов, что еще может говорить ведьма в суде? Более того, у него в руках – причем уже семь недель – имелось неопровержимое свидетельство, исключительное доказательство колдовства. «Ведьмы нередко признаются», – писал британский судебный эксперт, к мнению которого чаще всего обращались в Салеме [8]. Титуба сфабриковала дело для Хэторна. Крошка Дороти Гуд и дикарка Абигейл Хоббс стали ему опорой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза