Ведьмы. Салем, 1692

В 1690-х, когда вокруг росло неповиновение, проблемы подрастающего поколения Новой Англии выглядели в повестке дня колонии до смешного мизерными. Десятилетиями Массачусетс славился своими проступками. Лондон обвинял переселенцев в стремлении к независимости и наказывал соответственно. У нас не было выбора, стонал один известный в Колонии залива торговец, ругая кабальные торговые законы: если соответствовать всем требованиям англичан – подобным ограничениям, которые погубили бостонский бизнес Пэрриса, – то «эта несчастная плантация разорится» [42]. Выгнав Андроса, колонисты жили в подвешенном состоянии, угрюмо ожидая, что жизнь наладится. Но она упрямо не налаживалась. Далекое правительство, для которого они были непонятны, было совершенно непонятно им. Не из-за того ли, задавался вопросом автор трактата 1691 года, что они – «непослушные, неучтивые, изворотливые дети», Бог все время посылает на их головы катастрофы и разрешает «кровожадным варварам мучить их и терзать»? [43] Покинувшие свою страну, постоянно бранимые за неповиновение, уязвимые, непокорные жители Новой Англии хотели сохранить самоуважение, пытаясь примирить стремление к автономии с требованиями невежественной власти, которая оказалась не столько благодетельным защитником, сколько обычным вымогателем под предлогом защиты.

Слуги и дети в доме по-разному впитывали разговоры родителей между собой. Они разносили сплетни и ворошили соседские обиды – своеобразная форма дочерней или сыновьей лояльности. Как всегда, слуги охотно поглощали секреты – и к психологическим трудностям добавлялась еще одна: эти дети-слуги знают слишком много. Хотя Джон Проктер и поколачивал Мэри Уоррен, он тем не менее обсуждал с ней земельные сделки и жаловался на свою буйную жену. Она чуть не довела его до самоубийства! Служанка – а семь из тринадцати околдованных девочек были домашней прислугой – знала, где хранятся деньги, где сбито постельное белье, а где тлеют очаги раздора. Она могла, в свою очередь, нагонять страху на хозяйских детей. Весной 1678 года преподобный Джон Хейл обнаружил, что одна из его горничных, Маргарет Лорд, ворует у него [44]. Ночами она выносила из дома добычу: муку, масло, драгоценности, деньги, овсяную крупу, свечи, шелк и цветную тесьму. Хозяйка дома приперла ее к стенке, и та проявила такую агрессию, что миссис Хейл почла за лучшее спрятать все кухонные ножи. В ходе дальнейшего расследования выяснилось, что двенадцатилетняя Ребекка Хейл все время знала о воровстве. Все дети в доме об этом знали. Маргарет угрожала бросить Ребекку в огонь или повесить на стропилах сарая, если ребенок проболтается. Она сажала ее в ведро и опускала в колодец. Она сказала, что владеет книгой, с помощью которой может вызвать дьявола, и он убьет ее маленькую сестренку. Размахивая топором, она вслух размышляла, стоит ли прикончить миссис Хейл. Дети умоляли этого не делать. Другого малыша Хейлов она угрожала обжечь раскаленным утюгом. Ребекка, однако, оказалась не таким уж слабым соперником. «Я ей сказала, что, если она меня убьет, убийцу обнаружат», – говорила она в своих показаниях. В ответ Маргарет дала понять, что не все довольны работой колониальных правоохранительных органов: «Она сказала, что в Англии – да, а здесь дело будет не так легко раскрыть». Другие детали этой эпохи террора всплыли в мае, когда одна из сообщниц Маргарет предстала перед салемскими магистратами по обвинению в колдовстве.