Ведуньи из Житковой

В этом месте более тонкая часть тома, касавшаяся нацистского прошлого Шваннце, заканчивалась. Больше в деле не было ничего: ни строчки о его одержимости ведуньями, ни слова об его участии в поисках американских летчиков… То ли в конце сорок четвертого начальству уже было не до составления подробных рапортов о проверенном агенте, то ли записи о последующих его «заслугах» затерялись… а может, они были изъяты? Да нет, отмахнулась Дора от закравшегося подозрения, если бы кто-то хотел избавиться от таких документов, то почему он не уничтожил весь том? Ведь уже и один только эпизод с коммунистическими листовками выставлял агента Шваннце совсем не в том свете, в каком «преподнес» соотечественникам своего приятеля в некрологе товарищ Личек. Хотя, с другой стороны, этого было достаточно, чтобы потом всю жизнь держать Шваннце под колпаком.

Дора так и не поняла, что он мог им наобещать. Чем таким мог заинтересовать их больше других, расположить их к себе. И тем не менее ему это удалось. И в конце концов даже тот факт, что он не успел вовремя унести ноги вместе со своими господами из рейха (которые конечно же без малейших колебаний бросили его на растерзание толпы тех, на кого он доносил), оказался не таким уж страшным. Шваннце схватили в самом начале мая 1945 года. И через полгода народный суд признал его виновным в том, что он «во время наивысшей опасности для Республики поддерживал нацистское движение, сообщая информацию о разных лицах отделу СД в Злине, и тем самым покушался на устои Республики, совершив преступление согласно § 1 уголовного кодекса (закон № 50/1923)».

Шваннце все это отрицал. В своем последнем слове он даже заявил: «От показаний, которые меня вынудили подписать в ходе следствия, применяя ко мне физическое воздействие, отказываюсь и утверждаю, что они были мне продиктованы и не соответствуют действительности».

Пять лет заключения, которые ему назначил суд, вряд ли можно было считать слишком суровым наказанием. Но Шваннце уже отсидел столько же до войны, и мысль о следующем таком сроке была для него, надо полагать, нестерпимой. По-видимому, он старался выкрутиться, как мог, и это получилось у него так убедительно, что на него обратили внимание. Под приговором, вынесенным 3 октября 1945 года, кто-то приписал бледным карандашом: «М.б. использовать?»

Так оно и случилось. И Шваннце радостно уцепился за брошенную ему веревку. Он вел себя точно так, как ему велели. Выписка из дела заключенного от конца января 1948-го полнится похвалами: «В ходе отбывания наказания осужденный выказывает себя сторонником народно-демократического строя и при нарушении заключенными трудовой дисциплины неизменно выступает за соблюдение порядка и повиновение надзирающим органам. Он даже сообщает нам о настроениях в коллективе осужденных, что для нас ценно. Характеризуется примерным поведением, на основании чего можно заключить, что наказание в его случае достигает своей воспитательной цели. В политическом плане проявляет раскаяние в связи со своей неправильной позицией в отношении нацистских оккупантов и по собственному желанию изучает марксизм. О народно-демократическом строе высказывается как о единственной возможности будущей жизни. В силу сказанного предложение Краевого комитета национальной безопасности о помиловании Генриха Шваннце поддерживаем».

Помиловали его в марте 1948 года, и не прошло и месяца, как среди личных дел сотрудников райотдела госбезопасности в Угерском Градиште появилась папка Индржиха Шванца.

Дора вновь и вновь задавалась вопросом, чем так импонировал им этот человек? Что он мог им предложить? В ворохе заявлений о приеме на работу и — позже — о вступлении в компартию, документов, касающихся продвижения по службе с повышением заработной платы, и путевок в дома отдыха от профкома не нашлось ничего такого, что объяснило бы ей это. Или все же нашлось? Среди бумаг, казалось бы, не имевших особого значения, была благодарность от непосредственного начальника Шванца, надпоручика Кужелы, «за образцовое проведение операции с бывшими людьми». Бывшие люди? Неужели в начале пятидесятых годов эпидемия психоза «раскрытия антигосударственных заговоров во главе с бывшими прислужниками протектората и нынешними недовольными, по-прежнему разделяющими идеи нацизма» разразилась и здесь, среди полей и виноградников Южной Моравии? Здесь, где люди испокон веков скорее потягивали вино, чем плели нити заговоров?

Может, кто-то сболтнул лишнее за столом, неосторожно брякнул, что при Гитлере, пожалуй, получше было, а может, кого-то из прежних сочувствующих немцам Шванц знал лично… И попадал такой затем на долгие годы за решетку как шпион западной разведки или даже агент организации Гелена[34]. Сколько их могло быть, кто из-за стола в трактире угодил прямиком на допрос в помещение, стены которого были выложены унылой зеленой плиткой с въевшимися в щели нестираемыми следами слюны и крови?

Они, само собой, запирались. Но из таких нужно было уметь выбить требуемые показания.