Ведуньи из Житковой

Может быть, он сколько-то месяцев провалялся бы дома. Без работы, потому что с такой репутацией его на работу, даже если бы какая-то и подвернулась, никто не взял. Сидел бы в четырех стенах под укоризненными взглядами родителей и сестры, не решаясь высунуть нос на улицу — и даже в сад выйти из-за этой собаки Вайссманна. Или заперся бы с бутылкой самогона в сарае и к утру, спьяну, в пароксизме жалости к себе, оплакивая свою пропащую жизнь, наложил бы на себя руки.

Да только выпустили его в 1939 году, когда все вокруг стало резко меняться, и наступившие времена предоставили ему шанс.

Едва почуяв, что можно попробовать отправиться в плавание на новом корабле с новым капитаном, он подал заявление на получение немецкого гражданства. Ждать его пришлось недолго, хватило бумаг, подтверждавших корни его родителей, которые все двадцать лет существования первой Чехословацкой Республики указывали в документах свою немецкую национальность. Так Шваннце заделался настоящим немцем, а его изрядно подмоченная репутация стала восприниматься как мелочь, на которую представители оккупационных органов готовы были закрыть глаза. Теперь он уже не был уголовником, человеком дна! Вчерашний заключенный, у которого даже еще не успели отрасти коротко остриженные в тюрьме волосы, словно по мановению волшебной палочки превратился в уважаемого члена общества, не упускавшего случая подчеркнуть, что во всех его жизненных невзгодах виновата еврейская клика в лице его односельчанина, торговца Лео Вайссманна, и служителей чехословацкой юстиции.

За дарованный судьбой шанс Генрих Шваннце платил полной лояльностью новым хозяевам и ревностным усердием в деле вытаптывания всех следов Первой республики. И новые хозяева оценили и его преданность, и его стремление занять достойное место в одной из структур властного аппарата. Перед Шваннце открылась головокружительная карьера.

Как Доре было известно из его дела, начал он с пары написанных по зову сердца доносов и пары лживых показаний, которые заметил кто-то вышестоящий и проверил кто-то стоящий еще выше, после чего неравнодушного соплеменника с распростертыми объятиями приняли в отделе СД в Злине. Служивший там оберштурмфюрер СС Грац в короткой записке рекомендовал сделать хорошо знакомого с местными условиями осведомителя платным агентом. «Истинный немец, подчиняющийся приказам и верящий в торжество свастики и программы Фюрера», записал он в графе, отведенной для характеристики. Шваннце был поставлен на учет одним из первых, под номером В-7, еще в январе 1940 года. Дора представляла себе, как быстро этот ловкач освоил все немецкое, как в присутствии начальства он демонстративно говорил только по-немецки, как вскидывал правую руку в нацистском приветствии и лихо щелкал каблуками — так звонко, что звуки эти отдавались эхом от ближайших стен. А вот среди чехов он ходил тихо, стараясь не обращать на себя внимания, но навострив уши, чтобы не упустить ничего из происходившего вокруг. Спустя год-другой он уже настолько втерся в доверие, что ему начали давать особые поручения. Как, например, в случае с коммунистическими листовками.

Дело было в Сварове, где осенью 1943 года должна была пройти встреча группы коммунистического сопротивления, о подготовке которой кто-то донес. Туда отправили Шваннце, и он, как значилось в составленном по следам событий коротком рапорте, действуя в качестве агента-провокатора, попытался установить связь с ее членами. В трактире он говорил на моравско-словацком наречии, заказал всем выпивку и поначалу намеками, а потом и открыто принялся предсказывать скорый крах рейха и победу коммунизма: мол, Советы нас в беде не оставят!.. Трактирщик счел за благо вызвать жандармов, чтобы те разобрались со странным посетителем, тем более что распространение коммунистических листовок, каковые он тайком подсовывал остальным, было деянием наказуемым — равно как и недонесение о самом этом факте. Прибывшие на место жандармы, кроме листовок, нашли у незнакомца заряженное оружие и удостоверение члена компартии и потому решили передать дело немецкому начальству. Тут Шваннце, видимо, испугался, что провалил задание. Ничем иным Дора не могла объяснить запись в показаниях жандармов (старшего вахмистра Добровского и вахмистра Циглера) следующего содержания: «Задержанный плакал, умолял и взывал к нашим чувствам, говоря, что он должен заботиться о семье… порывался даже на наших глазах застрелиться и был в таком отчаянии, что мы, допросив его, выбросили его пистолет в пруд, листовки сожгли, а его самого отпустили». Через две недели за двумя этими предателями-чехами пришли из гестапо, увезли их на допрос и после недолгого суда зимой 1943 года расстреляли. А Шваннце получил прибавку к жалованью.