Ведуньи из Житковой

Надо было вернуться в Житковую, где жила еще ее мать, сожалела сейчас о своем давнем неверном решении Сганелка. Или перебраться в Брод, к сестре Куне. Зря она осталась одна в доме, и уж тем более в городе, где никого толком не знала, даже родню покойного Михала, который и привел ее сюда из Копаниц. Все от нее отвернулись, никто словечка доброго про нее не проронил. Не говоря уже о том, чтобы свидетельствовать в ее пользу. А ведь таких добрых душ должно было сыскаться целых шесть. Ее здесь не знали и боялись, потому что ходили толки, будто она умеет делать странные вещи. Пока она им была нужна, это никому не мешало, наоборот. Одному она исцелила корову, другому помогла найти пропажу. Да и недуги лечить могла, все к ней за травами шли. Для этого-то она им годилась.

Но с той минуты, как Фуциманова донесла на нее, Сганелку словно перестали замечать. Анча успела еще рассказать, что про нее болтают, но было уже поздно — за ней пришли.

Дора увидела, как измученное лицо Сга-нелки передернул тик и губы искривились в болезненной насмешливой гримасе. Гримаса была адресована городским стражникам, которые тогда обшаривали ее дом в поисках украденных священных облаток или человеческих костей; ничего они не нашли, эти безумцы, зачем бы ей что-то такое могло понадобиться?! Только травы они нашли, много трав, что сушила она на чердаке и раскладывала по полотняным мешочкам, свисавшим с балок. Но травы есть в любом доме, хотя бы некоторые, так почему же их заинтересовали именно ее? Однако же заинтересовали. Стражники сорвали их, бросили на рогожу, раскидали по телеге, которая за ней приехала, чтобы и нога ее не коснулась бойковицкой земли. Так тогда возили колдуний.

Ее заперли в замке Светлов, В подземелье, куда сажали головорезов, грабителей и бедолаг, обвиненных в детоубийстве. В тесной камере шириной как раз в длину расставленных рук. Хотя расставить руки она все равно не могла, оковы, державшие их, крепились цепью к стене под крохотным окошком. Она провела там много дней. Никто не говорил ей, что ее ждет; сынишка тюремщика совал ей иногда через дверь миску с водой и ломоть хлеба. Поначалу она спала, потом уже даже не в силах была сомкнуть глаза. День сливался с ночью, а утро все не наступало — либо она его не узнавала.

Затем ее выволокли наружу. Только на свежем воздухе она поняла, как воняло в ее камере и как воняет она сама, с обмоченной юбкой, облепленной с изнанки и по низу подола кусками кала.

— Верно ли, что ты обкуривала своих коров человеческими испражнениями, дабы молоко упомянутой особы выдаивалось из твоих коров? — слышала Дора. — Верно ли, что это были испражнения Адамцовой, коя сходила по нужде на пустыре, а ты велела потом своей ус-лужнице собрать их, что она и сделала? Верно ли, что ты изготовила для Фуцимановой некую колдовскую мазь, от коей та должна была понести, однако ж вместо этого ее супруг, старый Фуциман, вовсе лишился своей мужской силы?

Нет, нет и нет, мотала головой Сганелка. Они что, умом тронулись? Зачем ей человеческое дерьмо? Как бы помогло оно ее коровам? А Фуциманова? Она не могла забрюхатеть, потому что ее муж давно уже не владел своим хозяйством, да и что удивительного, коли ему под восемьдесят, разве поможет тут какая-то мазь? Нет! защищалась Сганелка и тянула к Доре дрожащую руку, словно ища у той защиты. Но она ее так и не дождалась, Дора точно окаменела, единственное, что она могла, это смотреть, как Сганелку тащат к пруду, чтобы подвергнуть первому испытанию — Божьему суду, ордалии водой.

Было совершенно ясно, что, если ее бросят в пруд в трех ее юбках, она не утонет! Пузыри воздуха надували ткань и удерживали Сганелку над водой, сама же она в это время бешено махала руками, панически боясь водной стихии, которая могла вот-вот поглотить ее. Плавать она не умела. Но вода в пруду была спокойной и стоячей, и прежде чем Сганелка успела в нее погрузиться, ее живот сжала обвязанная вокруг него веревка. Женщина с ужасом посмотрела на мужчин на берегу. Сквозь прилипшие ко лбу мокрые пряди ей удалось разглядеть их яростные лица и руки, указывавшие на нее: «Вода не взяла ее! Она плавает! Вода забирает лишь чистых!»

Потом Дора видела, как Сганелка, обнаженная, лежит на столе — руки закинуты за голову и привязаны, щиколотки широко раздвинутых ног обхвачены холодным железом. Над ее промежностью склонились пятеро мужчин. Один из них — палач. Все они смотрели туда, куда Сганелка не разрешала глядеть даже своему покойному мужу, пальцы их она чувствовала повсюду, в том числе в местечках, каких и сама она касалась, только когда мылась после месячных кровотечений.

Она металась из стороны в сторону, и потому под грудью и вокруг пояса ее перетянули ремнями. Она кричала, и потому рот ей завязали платком, а на голову накинули мешок. Дора успела еще заметить слезы беспомощности, лившиеся у нее из глаз.

— Вот! Вот она! Signum diabolicum! Метка дьявола! Она здесь!