Ведуньи из Житковой

Перед судьями ее слезы уже просохли. Она, сгорбившись, сидела на деревянной скамье, тело казалось безжизненным, голова словно бы вовсе не работала, застряв мыслями на том, что происходило во время осмотра; женщина уже попросту угасла. Смотреть, пялиться, глазеть на своих мучителей — Дора видела, что это единственное, на что была способна теперь Сганелка. Не могла она подробно отвечать четверке уважаемых бойковицких горожан во главе с бурмистром и настоятелем доминиканского монастыря из Брода на бесконечно повторяющиеся вопросы in inquisitio — для отыскания обвинением доказательств вины: приказывала ли она нагой девушке срывать травы и затем купаться в них, чтобы стать красивее, летала ли она в ночь святых Филиппа и Якова, также именуемую Вальпургиевой, на Петровы камни[3], дабы сношаться с дьяволом во время его черной мессы, правда ли, что…

— Нет, — устало качала головой Сганелка.

Тогда ей показали пыточную. Тиски для больших пальцев и испанский сапог, дыбу и то, как растягивают на ней тело. Ей стало плохо. Бога ради, что же мне говорить? — устремила она молящий взгляд на Дору. Что я была любовницей дьявола? Это же бессмыслица, разве бы я в такое впуталась?! И что сказала бы на это моя мать, или сестра Куна, или родня покойного мужа Михала?

— Нет!

После этого ее подвергли допросу с пристрастием. Ей раздробили большие пальцы, хотя она плакала и умоляла смилостивиться. С ее босых ступней стекала кровь, капли которой жадно впитывал земляной пол пыточной.

— Зачем давала ты Фуцимановой ту мазь? — в сотый раз слышала Дора.

— Да она же сама ее хотела, чтобы после соития с мужем родить давно желанное дитя, — отвечала Сганелка.

— А какие чары ты использовала, когда готовила эту мазь? Кто дал тебе ее рецепт?

— Безо всяких чар, это же травы, которые можно найти в любом лесу и на любом лугу, их варят с салом и потом мажут этой мазью мужчин, чтобы вернуть им мужскую силу. Никто не давал мне этот рецепт, его знают все, кто хоть немного разбирается в травах, спросите какую ни возьми повитуху или лекаря.

— Какую повитуху? Какого лекаря?

Сганелка ненадолго перестала плакать, но вместо ответа потупилась и покачала головой. Она не знает.

— Ты пользовалась при ее приготовлении трупами детей? Сколько женщин избавила ты от нежеланного плода? Твой ноготь потому столь длинный, что ты протыкаешь им плодный пузырь?

— Не бойся, наш суд справедлив, и мы не алкаем крови. Признайся — и будешь прощена!

Дора видела, насколько Сганелка растеряна. Может, ей надо было признаться, а потом отказаться от своих слов? Тогда бы она избежала испанского сапога и пытки огнем. На обеих ее грудях сбоку виднелись мокнувшие раны от ожогов. Пузыри лопнули, и гной промочил сорочку. Она не могла больше терпеть и подписала все, что ей подсунули. По доброй воле, все, на чем стою и ради чего готова жить и умереть, подписала без всякого давления, потому что в тот день допроса с пристрастием не было. Ее держали под руки, а поскольку писать она не умела, то ее дрожащую кисть вели по белому листу бумаги. Она оставила на нем коричневую полоску засохшей крови из раздробленных больших пальцев.

Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет, а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают![4] — услышала еще Дора и увидела, как Сганелка удивленно обернулась к ней, охваченная внезапным испугом, ужаснувшаяся, потому что эти слова, слова их Господа, Иисуса Христа, перед которым она ни разу не провинилась, прозвучавшие из уст бурмистра, заключали в себе самую страшную для нее угрозу. А потом внутри у нее что-то дрогнуло, как будто она это вдруг осознала, на костлявом лице вспыхнули вытаращенные от испуга глаза, она открыла беззубый рот, и по комнате, где спала Дора, разнесся нечеловеческий, жуткий крик.

* * *

Дора проснулась еще до рассвета, по спине у нее бежали мурашки. Она отодвинула дипломную работу, на которой уснула, включила лампу и при ее ослепительном холодном свете принялась отыскивать путь в ванную. Гостиничный номер был чужим и незнакомым, и это сбивало с толку.

Опять этот сон о процессе над Катержиной Сганелкой. Опять. Который уже раз?

Он снился Доре с тех пор, как в «Подноготной книге городка Бойковице» она нашла записи о ее трагической жизни, оборванной казнью: обвинение в занятиях магией, в колдовстве. Дора узнала тогда, что именно она, Катержина Сганелка, и есть та первая, самая первая в длинной череде ведуний. Несмотря на все старания, глубже в прошлое Доре проникнуть не удалось. Она стояла перед пустым бесконечным безвременьем, куда не вела ни единая ниточка, за которую можно было бы уцепиться. Реестры или поземельные книги отсутствовали, приходские книги, ведшиеся до Тридцатилетней войны, оказались неполными, короче говоря — больше никаких подсказок. Конец. Искать негде.