Ведуньи из Житковой

Думаю, именно из-за этих двоих, что так увивались вокруг Фуксены и Магдалок, мама с Сурменой тогда так легко отделались. Ведь это были не просто рядовые эсэсовцы, хоть они и носили ту же черную форму, а парни с образованием. Фуксена как-то обмолвилась, что они тут занимаются исследованием. О чем исследование? Ну о ведуньях же! Но об этом меня расспрашивать без толку, я в этом не разбираюсь. Знаю только, что это их исследование служило ведуньям покровом Божьим, да простит Он меня за такие слова. И о них было известно и в Злине. Потому тот офицер и не тронул нашу маму и Сурмену, что бы ни говорила ему эта свинья переметная или кем там был этот самый Шваннце. Немцы оставили их в покое, потому что ведуньи под общие законы не подпадали. Так мне сдается. Но сейчас это уже никто не подтвердит.

А ты знаешь, что потом сталось с Фуксе-ной? Лучше и не знать, хорошим ее конец не назовешь. Все старались поскорее об этом забыть. О том, как кончила свои дни якобы самая сильная копаницкая ведунья. Кто-то забил ее до смерти!

Если коротко, эти двое под конец войны сбежали, а через пару месяцев у Магдалок принимали роды. Это было в то время, когда по горам вовсю шныряли партизаны, среди них уже мелькали и первые русские, все агитировали и внушали людям надежду, и каждый за нее хватался, в мужиках играла кровь, лишая их покоя. И тут у молодой женщины, которая всем своим дала от ворот поворот, а с немцем снюхалась, родился ребенок. Ты бы поглядела, как иные люди от этого разъярились! А когда приблизился фронт, от которого вся деревня драпала в леса, спасая свои жизни от головорезов, которые сюда к нам нахлынули, Фуксе-на пропала. Только через несколько дней, когда люди стали возвращаться по домам, ее нашли — изуродованной, растерзанной — и тут же закопали. Не похоронив как следует. А после освобождения, когда решили, что надо бы ее похоронить по-христиански, в могиле, никто не мог сказать, кто ее нашел и где. И ребенок ее пропал — вроде бы это была девочка. Говорят, старая Магдалка тогда так голосила, что думали, ее удар хватит. Еще бы, она же потеряла и наследницу, которую годами пестовала, и дочь этой наследницы, последнюю ведунью их крови. Это для нее была ужасная утрата, ведь у нее никого не осталось, только молодая Магдалка — чужая кровь, да сын, угнанный куда-то в рейх. Тогда у нее еще и внуков не было, — покачала головой Ирма, после чего резко повернулась к Доре: — Ну вот, а теперь, когда ты знаешь все о Магдалках и Фуксене, я тебе погадаю. И не вздумай отказываться! Может, через год меня уже не станет, а ты так и не узнаешь, что тебя ждет, — решительно закончила Ирма и встала из-за стола. Но потом вдруг замерла, подозрительно взглянув на Дору: — Или тебе и так все ведомо?

Дора даже испугалась.

— Ведомо что?

— Может, ты сама это видишь? Как-никак ты Сурменина племянница и внучка Юстины Рухарки, у вас в роду это тоже было. Ты это в себе чувствуешь?

— Что, тетенька?

— Ну особую силу, что же еще. Ту, что позволяет видеть прошлое, будущее и другие вещи.

Дора замотала головой:

— Нет, не чувствую.

Ирма удовлетворенно кивнула.

— Это хорошо. Хотя, с другой стороны, и жалко. Значит, последней ведуньей и вправду буду я.

Дора улыбнулась, но, слыша, что Ирма продолжает горько сетовать, вновь приняла серьезный вид.

— Мои дочери должны были нести наше знание после меня, но они уехали в город. Тут им не нравилось, и они ничему не научились. Что ж, это их выбор. Но ты не думай — тот, кто видит будущее, все равно от своей судьбы не уйдет.

Ирма опять испытующе посмотрела на Дору, но та лишь завертела головой.

— Ну ладно. Как бы то ни было, а на воске я тебе погадаю.

Вскоре на столе уже стояла раскрашенная миска, откуда к потолку поднимался дурманящий аромат древесной коры, смешанной с травами. Специфический пряный запах, тишина и горячий чай, наполнявший Доре желудок, усыпляли ее — так же, как и медленные движения рук Ирмы, которая готовила все необходимое для гадания.

— Еще немного, и ты все узнаешь, девочка моя, — бормотала она, а когда все было готово, торжественно встала перед столом и перекрестила лежавшие на нем предметы. Потом принесла с плиты расплавленный воск и принялась медленно лить его в глиняный горшок, полный «счастливой водицы» из родника за домом. При этом она приговаривала:

Ворожбу начинаю — не силой вражьей, а властью Божьей, скажи мне, воск ярый, каку красы-Доры было и сложится, здоровье, счастье ее умножится ль… Богом заклинаю в первый раз…

Затем Ирма склонилась над горшком. В холодной воде застывал воск. Через какое-то время она запустила туда руку и выловила пластину со множеством завитков. Взвесив ее в ладони, она стала тщательно ощупывать завитки пальцами обеих рук.

Воцарилась тишина, которую затем нарушил глубокий вздох Ирмы, повисший в комнате чуть ли не осязаемо.

— Ох, девочка моя, ну у тебя и попорчено, — сказала она наконец.