Ведуньи из Житковой

Дора — с рюкзаком на спине и под руку с Якубеком, — прежде чем подняться к себе наверх, направилась в магазин запастись едой. В углу магазина они, как всегда, взяли тележку, Дора, по обыкновению, громко поздоровалась со всеми, и ей, как обычно, ответили. Все казалось точно таким же, как много раз до того. Кроме одного. Это нельзя было никак назвать, а можно было только почувствовать: что-то висело в воздухе, и ощущалось это только по тому, сколько пар глаз сразу устремилось на нее в магазине.

Она взяла с полки макароны и две банки овощных консервов, вынула из пластмассового дырчатого поддона буханку хлеба и наклонилась над холодильником, чтобы достать оттуда пакет молока — с синими полосками, обезжиренного. Пройдя чуть дальше, к прилавку с копченостями, она попросила кольцо колбасы.

— Заверните, пожалуйста!

Ее голос одиноко прозвучал в тишине замершего магазина. Дора растерянно покатила тележку к выходу.

— Добрый день, пани Янкова, — поздоровалась она с соседкой, минуя ее. Та, сгорбленная, выставив в проход длинную костлявую ногу, всматривалась с серьезным видом в полупустой ряд бутылей с сиропом.

— Христос навстречу, Дорка, — ответила она. — Домой?

— Ну да…

— Береги себя, девочка. И поторопись, а то скоро стемнеет.

Дора улыбнулась. Как будто ей впервые предстояло пройти этот путь наверх из Грозенкова в Житковую!

— Знаешь, что? — объяснила ей наконец все эти странности кассирша Тихачка, когда протянула руку за содержимым ее тележки. — Твой отец вернулся.

Пакет молока выскользнул из Дориных пальцев и с мокрым шлепком упал на полосатый линолеум. Тихачка смотрела на нее, растерянно сжав губы. Что она такого сказала-то?!

— Отец?

Тихачка кивнула.

А затем, совсем уже вечером, когда Копрвазскую пустошь напротив уже окутала тьма, в их старом доме и впрямь зажегся огонек. Робкий, почти незаметный, он пробился сквозь темноту, пронизанную нитями сплошного дождя, и задрожал, подавая ей знак. Что он там. Что он действительно вернулся.

Дора сидела посреди неосвещенной комнаты, тишину которой нарушали лишь мерное дыхание Якубека и резкий барабанный стук капель о крышу, и наблюдала за ним сквозь узкую щель окна, не в силах отвести взгляд. Так она сидела до тех пор, пока не поняла, что вокруг — кромешная тьма. Но и после этого она не захотела встать и повернуть выключатель, чтобы подать ему такой же знак, как он ей. Что она здесь.

Тем временем в голове у нее беспорядочно проносились вопросы, сливающиеся в один: что дальше? Мысль об отцовском существовании она вытравила из себя настолько, что совсем забыла подготовиться к такой ситуации, как эта. И теперь она застигла ее врасплох. Дора чувствовала, что ее руки покрываются гусиной кожей, стоит ей лишь представить, как близко он к ней сейчас. Достаточно было сбежать вниз по дороге из Бедовой, туда, где скрещивались две тропы, подняться наверх вдоль ровной борозды общественного поля и обойти слева одичавший сад, чтобы очутиться перед домом, за стенами которого был он. Или наоборот. Выйдя прямо сейчас, он меньше, чем через четверть часа, мог бы оказаться у ее двери.

Осознание этого наполнило ее страхом.

Вдруг он так и сделает?

И тут, как будто она сама это накликала, снаружи тихо скрипнула калитка. У Доры ёкнуло сердце. Она не смела вздохнуть, чтобы не пропустить другие звуки, если они последуют. И дождалась: со двора донеслись приглушенные шаги, а затем раздался стук в дверь. Дора оцепенела. Новое стаккато по двери — и сдавленный голос из-за нее: Дорка?

Не успела она ответить, как дверная ручка опустилась, и в сени неуверенно вплыла промокшая Янигена. Едва она открыла дверь, снаружи в землю с оглушительным треском врезалось золотое острие молнии.

* * *

В тот год они проводили выходные в основном в Брно. Из страха и нежелания встретиться с ним она — до наступления зимы, которая на время отрезала дом на Бедовой пустоши от цивилизации, — нашла в себе силы съездить в Житковую всего пару раз. Вернулись они туда в марте. Но и тогда Дора не обрела там покоя: дом стал для нее клеткой.

Изо дня в день она раздумывала, не лучше ли им вообще не показываться в Житковой и до тех пор, пока там будет он, просто не ездить в Бедовую. Обидно, конечно, особенно из-за Якубека, но постепенно она уже стала привыкать к этой мысли. И вдруг случилось нечто неожиданное.

Нет, она ни за что не пойдет туда, даже упряжкой волов ее не затащат, упиралась Дора изо всех сил, однако Баглар, который пришел за ней в то утро, сказал:

— Если ты не пойдешь, мы принесем его сюда. В конце концов чей это долг, как не твой?

И она пошла.

Вдвоем с Якубеком они спускались вниз от Сурменина дома, а потом взбирались наверх по дороге на Копрвазы, еле переставляя ноги, в шаге-двух позади Баглара.

— Что, неохота? — повернулся он к Доре.

Она замотала головой.

Калитка в небольшой дворик была распахнута. Сквозь булыжник пробивались сорняки и высокая трава, а старая рябина, росшая у дома, навалилась на соломенную крышу, словно ища себе опору. В доме царила суматоха.