Ведуньи

В данный момент Дэниел вместе с отцом и Гэбриелом, устроившись в тени большого дуба, закусывал хлебом с тонкими ломтиками бекона и, запивая еду элем, прислушивался к рассказу Гэбриела о тех сплетнях, что ходят в деревне. Ее жители теперь пребывали в постоянной тревоге и друг на друга посматривали с подозрительностью, зная, что у каждого найдется такой приятель или сосед, которому захочется выслужиться перед новым магистратом и сочинить о своем же соседе такую историю, которая судью наверняка заинтересует.

– Говорят, он и перед сном свод королевских законов читает, а не Библию, – рассказывал Гэбриел. – Так и носит эту книгу с собой. А еще говорят, что на общинном лугу теперь будут публичные порки устраивать, а то и еще что похуже.

– Но ведь должны же быть… ведь, конечно же, есть такие, кто живет по всем правилам, кому нечего бояться? – сказал Дэниел.

Гэбриел только плечами пожал. Смахнул паучка, который полз у него по ноге. А отец сказал ему:

– Ну, ты-то, парень, по крайней мере в последнее время свой нрав в узде держишь, так что у тебя никаких неприятностей быть не должно.

– Вроде бы не должно. – Гэбриел прожевал и проглотил последний кусок, потом заявил: – Только я этого Райта все равно не боюсь, какие бы страшные истории про него ни рассказывали! А если у меня какие неприятности и возникнут, так я быстренько кой на кого вину свалю, кто как раз себя в руках держать не умеет.

Он сказал это вроде бы отцу, но посмотрел на Дэниела. Тот даже поперхнулся, но ни слова в ответ вымолвить так и не сумел. Гэбриел гнусно усмехнулся, а отец, посмотрев сперва на одного, потом на другого, возмутился:

– Да хватит тебе, Гэбриел! Будь вы даже родными братьями, так и тогда, наверное, вряд ли больше бы ссорились. И вообще, парень, нечего тебе тут воду мутить. В последний раз тебе это спускаю. – Голос отца был негромок, но полон угрозы. – Не то, смотри, вылетишь отсюда к чертовой матери, и придется тебе кому-нибудь другому рассказывать печальные истории о своей бедной матушке, которая без тебя и шагу ступить не может.

Гэбриел вскочил. Он был на целую голову выше Дэниела и раза в полтора шире его в плечах.

– Будь мы родными братьями, – с раздражением выпалил он, – все это в итоге мне бы досталось, и уж я точно куда лучше с этим хозяйством сумел бы управиться!

И он, ногой отшвырнув под дерево недоеденную корку, решительно двинулся в сторону двора. Дэниел тоже через некоторое время пошел к дому. Слова Гэбриела застряли у него в голове, точно заноза под ногтем.

Все, с него довольно. Он больше не позволит отцу поднимать на него руку. И Гэбриелу больше не спустит постоянных насмешек и издевательств. И ни к чему ему слушать, о чем там шепчутся в деревне. И нечего бояться, что кто-то что-то про них с Сарой пронюхает. Только сейчас он наконец стал понимать, что жизнь его идет как-то неправильно, однако ее вполне можно переменить в соответствии с его новыми планами и желаниями.

Он решил, что еще немного подождет – он все-таки надеялся, что Сара придет на реку, – но если она так и не объявится, он сам ее разыщет.

Кем я теперь стала

Тело, в котором я, видимо, теперь оказалась, бьет дрожь. Кто-то натер мне глаза песком, да еще и в горло его напихал. Голова стиснута оковами боли.

Что-то холодное касается моего лба. Приятно. Оказывается, это чья-то рука.

– Все хорошо, девочка, – доносится до меня знакомый голос. – Не бойся и не спеши. Скоро ты полностью придешь в себя.

Но всего лишь для того, чтобы разлепить веки и открыть глаза, мне требуется невероятное усилие воли. Я и не подозревала, что обладаю такой волей. Только я все равно ничего толком не вижу – разве что какие-то неясные фигуры в полутьме.

– Я умираю?

– Нет. Ты просто заново родилась.

Не вижу в этом смысла. Но никаких вопросов задать не могу. Такое ощущение, словно все во мне до предела изношено и требует полной неподвижности. Любое движение вызывает длительную боль, после которой меня накрывает волна дурноты. Ну и пусть, пусть меня поглотит эта тьма…

* * *

Горячие пальчики ерошат мне волосы, теплые влажные губы прильнули к моему уху и что-то шепчут.

– Пожалуйста, поправляйся скорей! Ну пожалуйста!

Чуть-чуть шевельнувшись, я пытаюсь открыть глаза и не могу.

Липкая ручонка убирает волосы у меня со лба, гладит по щеке.

– Проснись, проснись, посмотри, что я тебе принесла!

Я пытаюсь поднять руку, пытаюсь коснуться Энни, но у меня ничего не получается.

– Это отвар из цветов бузины! Я сама его приготовила. Ну, открой-ка рот.

Ложка, такая грубая, раздвигает мне губы. Сладкая жидкость вливается в рот. На зубах похрустывает песок. Жидкость стекает по подбородку в ямку на шее. А Энни гладит меня по голове и приговаривает:

– Вот какая хорошая девочка!

* * *

Я просыпаюсь внезапно, меня словно кто-то вырывает из сна, и сердце мое стучит все сильней и сильней. Я вся дрожу. Кожа влажна от пота, рот пересох. Оказывается, я уже стою, шатаясь, посреди комнаты, и она кружится, кружится…

Я падаю, но мама успевает подхватить меня.

– Остановись, девочка, ляг.