Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Конечно, формулировки Тейяра де Шардена представляются несколько туманными и слишком оптимистичными (особенно когда он утверждает, что каждое сознание «становится [все] больше собой»), и потому его идеи порой подвергались довольно жесткой критике со стороны научного сообщества, однако как эвристическая модель его теория играет определенную роль.

Здесь интересно отметить, что идеи Тейяра де Шардена о точке Омега, сверхсознании и ноосфере оказываются созвучными трудам знаменитого энтомолога и мирмеколога (специалиста по муравьям) Э. О. Уилсона, который уже много десятилетий занимается изучением «эусоциальных» сообществ насекомых, таких как пчелы, муравьи и термиты. Эти сообщества рассматриваются как «супер-организмы», поскольку их совместная деятельность предполагает некий «разум», локализованный как бы повсюду и нигде конкретно, который определяет и контролирует роли различных особей. То, что мы видим как зарождающиеся социальные роли – рабочие пчелы или термиты-солдаты, – которые выглядят как отряды, выполняющие определенное задание, по сути дела подвергаются манипуляции (кто-то словно включает и выключает их), когда в окружающей среде происходит какое-то событие, которое запускает выброс феромонов. Возьмем другой пример: изначально одиночные осы в случае острой нехватки пищи поглощали свои личинки (т. е., с человеческой точки зрения, совершали «детоубийство»). Чтобы спастись, личинки начали выделять слюну, которой питались их матери. Со временем эти одиночные осы «научились» социальности, когда взрослые осы, выраставшие из личинок, предпочитали оставаться в гнезде, а не улетать, чтобы размножаться в другом месте. Именно в этот момент одиночные осы начали кооперироваться и создавать групповые гнезда. В сущности, используя удачное выражение Дэвида Уилсона, можно сказать, что личинки превратились в «групповой желудок для колонии»341.

Мы, конечно, не знаем, каково это – быть муравьем или осой, однако в данный момент наука может достаточно точно объяснить их поведение. Здесь еще нет даже рудиментарной «сознательности», хотя социальный аспект их поведения имеет огромное значение для наших выводов. Все опять-таки начинается с генов (как «банков данных», а не «командных центров»), но то, что происходит, когда запускается процесс гоминизации и затем примерно двести тысяч лет назад появляется Homo sapiens, – это уже совсем другая история. Знания генетики или микробиологии недостаточно, когда мы приближаемся к границам сознания. Солдат-термит не нападает на врага потому, что думает о чем-то возвышенном, скажем, о святости родного дома. Однако самка шалашника обследует несколько построенных самцами шалашей, чтобы выбрать самый привлекательный, где она может остаться и позволить самцу спариваться с ней. Это сознательное принятие решения или чисто инстинктивное поведение, как у муравья? Я бы сказал, что первое.

Общественные насекомые и люди – это единственные известные виды, модели эусоциального поведения которых основаны на способности сотрудничать, чтобы справиться с угрозой грубой силы. Есть, однако, большая разница между ними: эволюция в сторону «разума» у Homo sapiens ведет не к зомбиподобной унификации всех отдельных ментальных операций в одном сверхсознании (модель муравейника), но, как указывает Тейяр де Шарден, к Омеге, где гиперсознательность включает в себя необходимое условие, что способность каждого индивидуума к саморефлексии также развивается к некой высшей точке изменения. «По структуре Омега, если ее рассматривать в своем конечном принципе, может быть лишь отчетливым центром, сияющим в центре системы центров; группировкой, в которой персонализация всецелого и персонализация элементов достигают своего максимума, без смешивания и одновременно под влиянием верховного автономного очага единения…»342