Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Это возвращает нас к точке Омега Тейяра де Шардена и к важнейшему фактору личности, понятию особо значимому в контексте русской культуры. Добржанский и Набоков оба были яркими личностями, чье творчество неотделимо от их бытия в мире. Они не просто копировали или имитировали (вспомним меметическую модель Докинза345), но страстно творили новое на основе прошлого интеллектуального опыта (сначала других, потом своего собственного), применяли свои особые таланты и ум в активно проживаемых циклах обратной связи, чтобы создать произведения, признанные всеми не только благодаря их блестящему мастерству, но и – что для наших целей одно и то же – благодаря их устремленности в будущее. Например, идеи Добржанского о равенстве и честной игре возникли в связи с тем, чему его научила биология, но затем увели его далеко вперед: «Внутри любой расы больше генетических вариаций, чем генетических различий между расами. Из этого следует […] что индивидуумы должны оцениваться по тому, что они собой представляют, а не по расе, к которой они принадлежат»346. Это утверждение, кстати, отчетливо перекликается с высказыванием Соловьева, приведенным в качестве одного из эпиграфов к данной статье: «Вопрос о том: что есть известный предмет? – никогда не совпадает с вопросом: из чего или откуда произошел этот предмет?»

Если интерес Набокова к разнообразию мира природы всегда носил эстетический характер, то глубокое понимание Добржанским генетики было в большей степени философским и этически окрашенным. «Наиболее важным представляется адаптивный уровень отдельных организмов, которые являются гетерозиготными для различных хромосом»347. Здесь Добржанский указывает на то, что «гомозиготная» ситуация (когда выбираются идентичные аллели) может быть губительной для организма или популяции в случае, когда аллели являются летальными, тогда как гетерозиготная ситуация (когда аллели различны) обеспечивает больший адаптивный потенциал. Таким образом, разнообразие, которое проистекает из «дрейфа генов», в конечном счете оказывается благом, как на уровне хромосом, так и на уровне человеческого социума. Практически все работы Добржанского свидетельствуют о том, что его, как и Набокова, неизменно увлекала идея о креативном характере биологической эволюции. По мнению его биографа:

Добржанский был религиозным человеком, хотя, очевидно, отвергал фундаментальные положения традиционной религии, такие как существование персонифицированного Бога и жизни после физической смерти348. Его религиозность была основана на убежденности в наличии смысла во вселенной. Этот смысл он видел в том, что эволюция произвела потрясающее многообразие живых существ, двигаясь от примитивных форм жизни к человечеству. Добржанский был убежден, что в человеке эволюция переходит на стадию самосознания и культуры. Он верил, что со временем человечество эволюционирует к более высоким уровням гармонии и творчества349.

В завершение я бы хотел высказать предположение о том, что, хотя Набоков и Добржанский различались по темпераменту, их взгляды на роль человечества в эволюционном процессе почти полностью совпадали. Это о нас, и это не о нас – эти два утверждения, прочитанные вместе, заключают в себе идею коэволюционной спирали. В «Отцовских бабочках» Набоков пишет: «Мы вправе говорить совершенно буквально, в человеческом, мозговом смысле, что природа в течение времени умнеет…»350 Но то, что природа «умнеет», как хорошо было известно Набокову по личному опыту, не учитывает жизнеспособности индивидуума или вида. Случайности происходят в естественном отборе и в человеческой истории. Набоков вписывает «адаптивный ландшафт» в свои романы, чтобы показать, что творчество и нравственность идут рука об руку, когда они «дрейфуют прочь» (если им позволяют обстоятельства) от грубого принуждения и мигрируют в «долины», где, по удачному выражению Станислава Швабрина, «имеет место выживание слабейших»351. Лужин, Цинциннат, Синеусов, Пнин – эти герои в романах Набокова выживают достаточно долго, чтобы напомнить нам, что значит быть, а точнее чувствовать и думать (здесь вновь возникает разум), находясь в положении вида на грани вымирания. Неизбежность смерти стимулирует их творческие силы и впечатляющие проявления их разума (и разума их создателя).