Век Екатерины. Заговорщики у трона

— Это хорошо, — согласился Новиков. — Простите, Василий Иванович, что тревожу вас в болезни, — извинился он, — но не терпится узнать, как вы съездили в Петербург. Надеялся поговорить с вами после очередного заседания нашей ложи, однако вы не пришли. Братья встревожились, да и я тоже — мало ли, что могло случиться. Признаться, известие о том, что вы заболели и поэтому остались дома, даже обрадовало меня: лучше дома болеть, чем… — он не закончил фразу.

— Я вас понял, Николай Иванович, — кивнул Баженов. — Присаживайтесь на стул, у нас обстановка простая, сами видите.

— Полно, какие пустяки! Я знаю, вы честным трудом живёте, а этим сейчас в России не разбогатеешь, — ответил Новиков. — Что ваша поездка в Петербург? Виделись с цесаревичем?

— Виделся и говорил. Павел Петрович просил передать, что намерения его соответствуют замыслам нашего братства, и, заняв престол, он осуществит их, — сообщил Баженов.

— Отлично! Я на это и рассчитывал! — радостно воскликнул Новиков. — Как приятно осознавать, что наши идеи так сильно овладели обществом, что проникли в самые его верхи!

— Людское мнение изменчиво и капризно, — возразил Баженов. — Что же касается Павла Петровича…

— Да, я слушаю, — насторожился Новиков. — Что вас смущает, Василий Иванович?

— Когда я был в Италии, я посетил там Сан-Марино, крошечное государство размером меньше Москвы, — вместо ответа начал рассказывать Баженов. — Однако именно там многие идеи нашего братства нашли себе надёжное пристанище, что, впрочем, не удивительно, ибо основателем этого государства был каменщик и провидец Маринус. Тамошние люди живут свободно; правителей избирают всем народом на короткий срок, так что власть находится под полным контролем народа и никакие злоупотребления ею невозможны. Свобода — святая святых жителей этой страны: «Человек свободен и никто не вправе подчинить его», — эта надпись у них начертана на главнейших зданиях.

Таковые порядки воспитывают в людях гордость, уважение к своей стране и своим согражданам. Я не заметил там ни лжи, ни хитрости, напротив, решительно во всём видны честность и порядочность.

Признаюсь, я наблюдал всё это с восхищением и горечью: восхищением — за сие благословенное государство, горечью — за Россию. Сколько ещё должно пройти времени, чтобы и у нас, в России, люди стали столь же возвышенны и благородны? — спрашивал я себя. — Чтобы власть наша перестала калечить людские души, стирать людей в порошок своим непереносимым давлением? Вы правильно давеча заметили, что жестокость порождает лишь ответную жестокость, а Церковь, которая могла бы стать очагом добра и справедливости, сама впала в большие грехи и лишь подливает масло в огонь. Уж я-то знаю, что говорю, мой отец был священником, и я могу подтвердить, что от истовой веры до крайнего неверия — всего один шаг; они побратимы и подают друг другу руки.

— Всё это так, — согласился Новиков, — однако какое отношение это имеет к Павлу Петровичу?

— Он раздавлен и искалечен властью не меньше, — а может быть, больше! — чем любой другой из несчастных наших сограждан. В нём есть что-то нездоровое, больное, в прямом смысле слова. Я боюсь, что став императором, он явит нам нового Нерона или Калигулу российского образца. У них ведь тоже были благие помыслы в начале царствования — достаточно сказать, что воспитателем Нерона был сам Сенека.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — возразил Новиков. — Павел Петрович…

— Сударь, вы обещали, что разговор будет коротким, — перебила его вошедшая в спальню Аграфена Лукинишна. — Василию Ивановичу надо отдыхать.

— Виноват, сударыня, уже ухожу, — заторопился Новиков. — Выздоравливайте, Василий Иванович, и тогда мы с вами договорим.

Разгром

Екатерина II прожила три жизни. В первой она была немецкой принцессой Софией или Фике, как её называли домашние. Княжество, в котором она родилась и выросла, было таким маленьким, что его границы можно было разглядеть в подзорную трубу с балкона княжеского дома, а отец Фике, несмотря на то, что состоял в родстве с половиной правящих семейств Европы, был таким бедным, что должен был поступить на службу к прусскому королю комендантом небольшой крепости.

Жизнь княжества подчинялась раз и навсегда установленному распорядку: всё здесь было посчитано и учтено, доходы и расходы аккуратно записывались в приходно-расходные книги, и нельзя было потратить ничего лишнего без обсуждения и тщательной проверки необходимости этого уважаемыми господами из княжеского Совета.