Век Филарета

– Говори, мать, говори. С дочкою пришла?

– Дочка, святый отец! Единственная!.. Недужная она – немая! Семь годков ей случилось, когда волка увидела. Напужалась бедная и замолчала. С тех пор одними знаками и объясняемся. Уж сколько мы с мужиком слёз пролили… Тринадцатый год горюем. Надо бы замуж ей, а кто такую возьмёт… – Баба сглотнула рыдание. – Мы было по монастырям пошли…

– Помолчи, – приказал Филарет и обратился к покорно сложившей на коленях руки девице с простеньким, милым личиком.

– Как тебя зовут?

– Марья! – с готовностью ответила мать.

– Я не тебя спрашиваю, – строго сказал владыка и посмотрел в добрые глаза девушки, будто распахнутые ему навстречу. – Как тебя зовут?

– М-ма-рь-я… – ответила немая.

Баба замерла с открытым ртом, вдруг закрыла глаза и стала быстро-быстро креститься.

– Становись на колени и повторяй за мною молитву Господню, – так же строго сказал Филарет девице.

В первый раз она повторила туго, во второй – совсем легко.

Владыка протянул бабе финифтяную иконку с образом преподобного Сергия.

– Ступайте. Молитесь преподобному, и всё у вас будет ладно.

Владыка не смог бы объяснить, почему действовал именно так, но он точно знал, как надлежит действовать. Чудо ли это? Бог ведает.

На пороге встала высокая фигура в священническом облачении. Вот негодный мальчишка, подумал Филарет о послушнике, заставил иерея ждать!

Застывший у порога отец Алексей Ключарёв, священник Казанской церкви, что у Калужских ворот, не понял, что высокопреосвященный не узнал его. Бедный иерей помнил выволочку, устроенную митрополитом при первом их свидании на написанную проповедь. Недавний выпускник академии полагал, что после диссертации обычное слово не составит для него труда, а владыка повышенным тоном обрушился на него: «И с таким творением хочешь вещать в Успенском соборе? У меня диаконы лучше пишут. Надо больше рассуждать». Новый вариант слова, которое московские иереи поочерёдно произносили в кафедральном соборе, был написан очень старательно, и всё же автор робел, потому долго не решался идти на глаза к владыке.

– А, это ты, – дальнозорко всмотревшись, узнал Филарет. – Проповедь твою прочитал. Лучше прежнего, написана со старанием и тщанием, учение изложено правильно… но произносить не дозволяю. Длинно. Немецкая проповедь.

– Да ведь я старался, владыко святый! Мне хотелось раскрыть предмет!

– Ты пиши себе дома хоть целую книгу, а тут надо делать, что велят. Бери рукопись.

Огорчённый иерей принял толстый свиток, на который закапали невольные слёзы.

– Ну ты успокойся… – другим тоном сказал митрополит.

Он преподал благословение и, глядя на понурую фигуру молодого священника, медленно идущего к выходу из длинной приёмной комнаты, не выдержал его горя.

– Да ты успокойся!

Фигура замерла на пороге и исчезла за гардинами, закрывавшими дверной проем. В дверь вдруг постучали – видно, дворянин из числа далёких от церкви. Вчера в университете насмотрелся на таких, молчат, а в глазах насмешка, в лучшем случае равнодушие. Правда, видел он и иные глаза…

В распахнувшуюся дверь вошёл среднего роста белокурый молодой человек в потёртом, неказистом тулупчике. Края засаленных панталон далеко не доходили до грубых солдатских сапог. Между тем физиономия вошедшего была вполне дворянской. Он судорожно сжал на груди руки и вдруг упал на колени:

– Помогите, владыко! Меня посетило несчастье: сгорело имение, и я нахожусь в крайней нужде. Как жить – не знаю…

И таких доводилось видеть, кто только не приходил на подворье… Но что-то смущало владыку в просителе. Он, однако, не дал себе рассуждать, а, покоряясь тому самому знанию, молча вышел в спальню, достал из шкатулки триста рублей и вручил их погорельцу.

– Вот вам на восстановление имения. Скажите, чтобы следующий заходил…

Проситель зажал в кулаке ассигнации и выбежал.

В соседней зале он проскочил мимо тощего монашка с постной физиономией и выбежал на улицу. Мороз охладил его возбуждение. Он машинально достал из-за пазухи кучерский треух, посмотрел на него и вдруг громко расхохотался.

– Поверил! – торжествующе крикнул он. На другом углу Самотёки его ждали сани. – Игнашка, домой! Живо!