Век Людовика XIV

Сигала, напевая
Кузнечик, спев

В течение всего года он был очень обескуражен.
Все лето он провел без средств к существованию.

Quant la bise fut venue;
Когда наступили морозы;

Pas un seul petit morceau
Ни одного крошечного кусочка

De mouche ou de vermisseau;
Муха или маленький червячок;

Elle alla crier famine
Она пошла умолять о голоде.

Chez la fourmi, sa voisine,
Муравей — ее сосед,

Приант, чтобы я его преподнес.
Умоляя ее одолжить

Зерно для подпитки
Немного зерна, чтобы жить

До нового сезона;
До нового сезона.

Я вас люблю, — сказал он,
«Я заплачу вам», — сказала она,

До наступления августа, животное,
«До жатвы, по вере

Интерьер и директор.
Животное, проценты и основная сумма».

La fourmi n'est pas prêteuse;
Муравей не является кредитором;

В этом его главная ошибка;
Это его наименьшая вина;

Что вы делаете в холодное время года?
«Что ты делал летом?»

Говорите с этой эмпрунтой.
Он спросил этого заемщика.

Nuit et jour à tout venant
«Ночью и днем для всех желающих

Я не хочу, чтобы вы уходили.
Я пел; не будьте недовольны».

Вы шикуете! Я очень рад.
«Вы пели! Я счастлив это слышать.

Хорошо, танцуй сейчас.
Ну, тогда танцуйте».

Лафонтен был мудрее Декарта, который считал всех животных бездумными автоматами; поэт любил их, чувствовал их рассудок и находил в них все пригодные для жизни смягчения философии. Франция была очарована, получив мудрость в таких легкоусвояемых дозах. Баснописец стал самым читаемым автором в стране. Критики в кои-то веки согласились с народом и присоединились к его похвалам, ибо, хотя душой его была простота, он знал французский язык в его крестьянском колорите и земляном привкусе и придавал своим стихам такое гибкое изящество, восхитительные обороты, яркие картины в строке, что все буржуазные джентильшоммы Франции с радостью обнаружили, что их животные, даже насекомые, все это время говорили стихами. «Я использую животных, — говорил Лафонтен, — чтобы учить людей». 35

В 1673 году Маргарита Лотарингская умерла, и поэт, который петь импровизированно и плохо распоряжался скромными гонорарами за свои книги, оказался по уши в долгах. Ему повезло больше, чем его кузнечику: ученая и добрая госпожа де Ла Саблиер предоставила ему жилье, еду и материнскую заботу в своем доме на улице Сент-Оноре, и там он жил в тихом довольстве до самой ее смерти в 1693 году. Он делил свое время (по его словам) на две части: одну — для сна, другую — для ничегонеделания. 36 Ла Брюйер описывал его как человека, который мог заставить животных, деревья и камни говорить изящно, но сам был скучен, «тяжел и глуп» в разговоре37; 37 Однако есть и противоположные сведения о том, что он мог быть оживленным собеседником, когда находил слушателей. 38 Сотня анекдотов, в основном легендарных, прославила его рассеянность. Опоздав на ужин, он оправдывался: «Я только что с похорон муравья; я проследил за процессией до кладбища и проводил семью домой». 39

Людовик XIV воспротивился его избранию во Французскую академию, сославшись на то, что жизнь поэта и его «Сочинения» вряд ли можно назвать образцовыми; в конце концов он сдался (1684), сказав, что Лафонтен обещал вести себя хорошо. Но старый поэт не знал различий между добродетелью и грехом, только между естественным и неестественным; он научился своей этике в лесу. Как и Мольер, он не испытывал влечения к Порт-Роялю, к этим bons disputeurs (так он их называл), чьи «уроки кажутся мне несколько унылыми». 40 На какое-то время он присоединился к кружку вольнодумцев в Храме, но когда инсульт чуть не свалил его на улице, он решил, что пора заключить мир с церковью; и все же, задавался он вопросом, «был ли святой Августин так же мудр, как Рабле?». 41 Он умер в 1695 году в возрасте семидесяти четырех лет. Его кормилица была уверена в его вечном спасении, поскольку, по ее словам, «он был настолько прост, что у Бога не хватило бы смелости проклясть его». 42

V. БУАЛО: 1636–1711