Век Наполеона

Для начала он снабдил их атрибутикой. Он заказал официальные костюмы для консулов, министров и других членов правительства; бархат занял видное место в этих одеждах, отчасти для того, чтобы поощрить лионских производителей. Наполеон взял на личную службу четырех генералов, восемь адъютантов, четырех префектов и двух секретарей (Меневаль просил о помощи). Консульский двор по сложности этикета и протокола сравнялся с королевским двором. Граф Огюст де Ремюза был назначен ответственным за этот ритуал, а его жена Клэр возглавила четверку дам, сопровождавших Жозефину. Ливреи слуг и богато украшенные кареты добавляли официальной жизни еще большей сложности. Наполеон соблюдал все эти формы на публике, но вскоре укрылся в простоте своего частного образа жизни. Тем не менее он благосклонно относился к придворным празднествам, маскарадным балам и официальным визитам в оперу, где его жена могла демонстрировать платья, напоминающие о другой экстравагантной королеве, недавно жалко умершей. Париж потакал ему, как он потакал Жозефине; в конце концов, разве нельзя было позволить некоторые пышности и причуды этому молодому правителю, который к победам Цезаря добавлял государственную мудрость Августа? Казалось бы, так естественно, что imperator должен стать empereur.

Как ни странно, многие группы населения во Франции без возмущения воспринимали слухи о надвигающейся короне. Около 1 200 000 французов купили у государства имущество, конфискованное у церкви или у эмигрантов; они не видели никакой защиты для своих титулов, кроме предотвращения возвращения Бурбонов; и они видели в постоянстве власти Наполеона лучшую защиту от такого бедствия. Крестьяне рассуждали точно так же. Пролетариат был расколот; он все еще любил Революцию, которая во многом была делом его рук, но эта любовь угасала по мере того, как он наслаждался стабильной работой и хорошим заработком, которые принесло консульство; и он не был застрахован растущего культа славы или очарования империи, которая могла бы превзойти по великолепию любую из тех, что соперничали с Францией. Буржуазия с подозрением относилась к императорам, но этот потенциальный император был верным и эффективным их человеком. Юристы, воспитанные на римском праве, почти все выступали за превращение Франции в imperium, который продолжит дело Августа и императоров-философов от Нервы до Марка Аврелия. Даже роялисты, если им не удастся заполучить родовитого Бурбона, сочтут шагом вперед восстановление монархии во Франции. Духовенство, хотя и знало, что благочестие Наполеона было политическим, было благодарно за восстановление церкви. Почти все сословия за пределами Парижа считали, что только стабильное монархическое правительство способно контролировать индивидуалистические страсти и классовые противоречия, бушующие под корой цивилизации.

Но были и отрицательные голоса. Париж, совершивший Революцию и страдавший за нее душой и телом, не мог без явного или тайного сожаления оставить ее в покое со всеми ее более или менее демократическими конституциями. Оставшиеся в живых лидеры якобинцев видели в предполагаемых переменах конец своей роли в управлении Францией, а возможно, и своей жизни. Люди, голосовавшие за казнь Людовика XVI, знали, что Наполеон презирает их как цареубийц; они должны были полагаться на Фуше, чтобы защитить их, но Фуше мог быть снова смещен. Генералы, надеявшиеся разделить и поделить власть Наполеона, проклинали движение, которое готовилось облачить в королевский пурпур этого «хлыща» с Корсики.102 Философы и эрудиты Института оплакивали, что один из его членов планирует утопить демократию в имперском плебисците.

Даже в почти королевской семье царило разделение настроений. Жозефина страшно противилась любому движению к империи. Наполеон, став императором, еще сильнее жаждал наследника, а значит, и развода, поскольку от нее он ничего не мог ожидать; так что весь ее ослепительный мир платьев и бриллиантов мог рухнуть в любой момент. Братья и сестры Наполеона уже давно призывали его развестись; они ненавидели креолку как беспутную соблазнительницу, мешающую их собственным мечтам о власти; теперь они поддерживали стремление к империи как шаг к смещению Жозефины. Брат Жозеф сформулировал аргумент, что заговор Кадудаля и Моро решил вопрос о провозглашении наследственного титула. Если Наполеон был консулом на время, то его можно было свергнуть главным переворотом; если же он был пожизненным консулом, то требовался удар убийцы. Он принял наследственный титул как щит; таким образом, убить его было бы уже недостаточно; пришлось бы свергнуть все государство. Правда в том, что природа вещей склонялась к наследственному принципу; это было делом необходимости.103