Насчет императорского желудка такого мнения нет. «За всю мою жизнь, — сказал он в интервью газете Las Cases 16 сентября 1816 года, — у меня никогда не было ни головной боли, ни боли в желудке». Меневаль подтвердил его слова: «Я никогда не слышал, чтобы он жаловался на боль в желудке».16 Однако Буррьенн сообщал, что не раз видел, как Наполеон страдал от таких болей в желудке, что «я сопровождал его в его спальню и часто был вынужден поддерживать его». В Варшаве в 1806 году после сильных болей в желудке он предсказал, что умрет от той же болезни, что и его отец, то есть от рака желудка.17 Врачи, проводившие его вскрытие в 1821 году, согласились с тем, что у него был больной, по-видимому, раковый желудок. Некоторые студенты добавляют к его бедам гонорею и сифилис и предполагают, что некоторые побочные продукты остались с ним до конца.18
Он отказывался лечить свои недуги лекарствами. Как генерал, привыкший к раненым солдатам, он признавал необходимость хирургии; но что касается лекарств, то он не доверял их побочным эффектам и предпочитал, когда заболевал, поститься, пить ячменную воду, лимонад или воду с апельсиновыми листьями, делать энергичные упражнения, чтобы способствовать потоотделению, и позволять телу лечиться самому. «До 1816 года, — сообщал Лас Кейс, — император не помнил, чтобы когда-либо принимал лекарства»;19 Но в то время императорская память была подвержена желаемому забвению. «Доктор, — объяснял он врачу корабля «Нортумберленд» по пути на остров Святой Елены, — наше тело — это машина для жизни; оно устроено для этого — такова его природа. Оставьте жизнь в покое; пусть она сама о себе позаботится; она справится лучше, чем если вы парализуете ее, нагружая лекарствами».20 Он не уставал подтрунивать над своим любимым врачом Корвисартом, говоря о бесполезности медицины; в конце концов он заставил его согласиться с тем, что в целом лекарства приносят больше вреда, чем пользы.21 Он забавлял своего последнего врача, Франческо Антоммарки, спрашивая его, кто из двух групп — генералы или врачи — на Страшном суде будет признан виновным в большем количестве смертей.
Несмотря на свои недуги, он обладал таким запасом энергии, который не иссякал, пока не сгорела Москва. Назначение на службу при нем было не бюрократической синекурой, а почти приговором к медленной смерти; многие гордые чиновники уходили из жизни обессиленными после пяти-шести лет работы в темпе императора. Один из его ставленников похвалил себя за то, что его не разместили в Париже: там «я должен был умереть от применения до конца месяца». Он уже убил Порталиса, Крете и почти Трельяра, который был крепким; он больше не мог мочиться, да и остальные тоже».22 Наполеон признал высокую смертность среди своих адъютантов. «Счастливчик, — говорил он, — это тот, кто прячется от меня в глубине какой-нибудь провинции».23 Когда он спросил Луи-Филиппа де Сегюра, что скажут о нем люди после его смерти, и Сегюр ответил, что они будут выражать всеобщее сожаление, Наполеон поправил его: «Вовсе нет; они скажут «Уф!». в знак глубокого и всеобщего облегчения».24
Он изнашивал себя, как и других; двигатель был слишком силен для тела. Он втиснул столетие событий в двадцать лет, потому что сжимал неделю до одного дня. Он приходил к своему столу около семи утра и ожидал, что его секретарь будет доступен в любой час; «Пойдемте, — звал он Буррьена, — начнем работать».25 «Будьте здесь сегодня в час или в четыре утра, — сказал он Меневалю, — и мы будем работать вместе».26 Три-четыре дня в неделю он посещал заседания Государственного совета. «Я всегда работаю, — говорил он советнику Родереру, — я работаю, когда обедаю, я работаю в театре; среди ночи я просыпаюсь и работаю».
Можно было бы предположить, что за эти насыщенные и захватывающие дни придется расплачиваться бессонными ночами, но Буррьен уверяет, что император спал достаточно хорошо — семь часов ночью и «короткий сон днем».27 Он хвастался Лас-Кейсу, что может заснуть по своему желанию, «в любой час и в любом месте», когда ему нужен отдых. Он объяснил, что хранит свои многочисленные дела в голове или памяти, как в шкафу с несколькими ящиками: «Когда я хочу отвлечься от какого-то дела, я закрываю ящик, в котором оно находится, и открываю тот, в котором находится другое… Если я хочу спать, я закрываю все ящики, и вскоре засыпаю».28
II. МИНД