Век Вольтера

Можно ли избежать концентрации богатства и борьбы за деньги?

Одним из них было бы умножение числа собственников путем нового распределения земли…. Когда земли человека превышают определенное количество акров, они должны облагаться налогом по ставке, превышающей ренту…. Такое перераспределение практически невозможно в денежной экономике… [но] при разумном замысле оно может быть осуществлено путем постоянных и незаметных изменений.54

Уменьшите богатство одних, увеличьте богатство других и поставьте бедняков в такое положение, чтобы они могли за семь или восемь часов в день в изобилии обеспечивать потребности себя и своих семей. Тогда народ станет настолько счастливым, насколько позволит природа человека.55

3. Влияние

Здесь, в двух книгах и одном человеке, собраны почти все идеи, которые породили Французскую революцию, и почти все идеи, которые будоражат народы сегодня. Неудивительно, что образованные французы в третьей четверти XVIII века считали Гельвеция почти равным Вольтеру, Руссо и Дидро и обеспечили его первой книге такую популярность и признание, какие вряд ли были присущи какому-либо другому изданию эпохи. «Ни одна книга, — говорил Брюнетьер, — не наделала в свое время больше шума и не распространила за границей больше идей, которым суждено было проложить свой путь в мире».56 Бриссо сообщал в 1775 году, что «система Гельвеция пользуется наибольшей популярностью»; Тюрго, выступая против нее, жаловался, что ее хвалят «с какой-то яростью»; другой описывал ее как «находящуюся на каждом туалетном столике».57 Все критики высоко оценили ясность стиля, силу эпиграмм и очевидный гуманизм человека, который, имея все, выступал за перераспределение богатства.

Однако сами философы критиковали его «систему» как основанную на ошибочных концепциях. Вольтер отстаивал утверждения о наследственности; все люди не равны от рождения в потенциальном совершенстве ума и характера; гениями, считал он, рождаются, а не становятся.58 Дидро был согласен с Вольтером. В «Рефлексии на сочинение Гельвеция «Человек»» (написанной в 1775 году, но опубликованной лишь сто лет спустя) он утверждал, что ощущения по-разному преобразуются у разных людей из-за наследственных различий в строении мозга.59

Человек не рождается пустым. Правда, он рождается без идей и без направленных страстей; но с первого момента своей жизни он наделен предрасположенностью задумывать, сравнивать и сохранять некоторые идеи с большим удовольствием, чем другие; а также доминирующими тенденциями, которые впоследствии выливаются в реальные страсти.60

Здесь Дидро, начавший с Локка, возвращается к Лейбницу и протягивает руку Канту. Влияние среды и школьного образования, по мнению Дидро, всегда ограничено наследственностью. «Мы не можем дать то, от чего отказалась природа; возможно, мы разрушаем то, что она дает…. Образование улучшает ее дары».61 Он возмущался сведением интеллектуальных наслаждений к чувственным удовольствиям и присоединился к общему возмущению против идеи Гельвеция о том, что всякий альтруизм — это эгоизм, неосознанный или скрытый.

Мадам дю Деффан была одной из немногих, кто согласился с Гельвецием в этом вопросе. «Этот человек, — сказала она, — раскрыл секрет всех [C'est un homme qui a dit le secret de tout le monde]».62 Адам Смит, вслед за своим другом Юмом, настаивал на том, что альтруизм основан на чувстве симпатии, столь же врожденном, как и эгоизм; но в «Богатстве народов» он основывал свою экономическую теорию на универсальности самолюбия. Мадам Ролан в экстазе революции была отброшена Гельвецием. «Я чувствовала, что меня побуждает щедрость, которую он никогда не признавал…. Я противопоставляла его теории великим… героям, которых увековечила история».63

Эти проблемы невозможно решить в одном абзаце. Кажется очевидным, что различия в наследственной или врожденной конституции существенно влияют на действие среды и воспитания; как иначе объяснить совершенно разные характеры и развитие братьев, несмотря на сходство происхождения и возможностей? И все же Гельвеций был на верном пути: в пределах, предписанных наследственностью, в поведении индивидов и групп могут происходить огромные изменения благодаря различиям в среде, воспитании и законодательстве; как иначе объяснить переход человека от варварства к цивилизации? Возможно, нам следует признать вслед за Гельвецием, что никто не действует сознательно более болезненным образом, чем его альтернатива. Но некоторые социальные инстинкты — материнская любовь, стадность, любовь к одобрению — хотя и не могут соперничать с индивидуалистическими инстинктами по общей силе, достаточно сильны, чтобы порождать альтруистические поступки еще до того, как человек осознанно взвесит удовольствие, боль или результат. Каждый из нас — эго, но некоторые из нас распространяют свое эго на семью, общество, страну или человечество. В этом смысле самые большие эго — самые лучшие.