Веха

Дуся, которой к этому времени уже исполнилось шестнадцать лет, окончила семилетку и во всём помогала матери, как дома, так и в колхозе, получая за работу трудодни, которые, в свою очередь, не спешили отоваривать. Пётр Емельянович объяснял колхозникам, что пока не рассчитается с государством, не может отоваривать трудодни. Мужики покачивали головами, чертыхались, но, посудачив возле конторы, разъезжались по своим делам, а женщины только вытирали слёзы кончиками платка, и расходились по домам. С наступлением зимы, жизнь в колхозе практически замирала. Работали только на ферме, да на складах, включая мельницу, которая крутила своё колесо без остановки, спеша переработать запасы зерна на муку и фураж для скота и лошадей. Всё остальное остановилось до весны. Многие мужики в этот период уезжали в разные места на заработки. Уезжал и наш отец, но не всегда. Когда у нас на зиму оставалась скотина, то он оставался дома, но, так как в этом году не оставили даже тёлок и бычка, он решил тоже, вместе со своими двоюродными братьями, уехать подработать на Урал, где закладывали новые цеха Магнитки. Уехали они перед Новым Годом, чтобы после праздников уже приступить к работе.

Паспортов тогда не было, вместо них, в сельсовете, выдавали справки. Вот с этими справками они и уезжали, в противном случае, при отсутствии таковой, можно было угодить в тюрьму.

В свои неполные двенадцать я уже стал многое понимать. Василий, приезжая в деревню, всегда пытался доказать мне, да и не только, правильность политики партии и Великого Сталина. Он говорил, что кулачьё недобитое угрожает молодой республике, что повсеместно зверствуют их банды, убивая местных активистов, которые ратуют за Советскую власть и за колхозы, которые объединяют бедные слои населения, спасая, таким образом, их от голодной смерти. Всё так, но я почему-то видел совсем другое.

Даже в нашей деревне, которую почему-то не трогали власти, и то начались непонятные движения. Однажды нагрянули сотрудники НКВД и стали обыскивать все дворы. Они искали места, где, по доносу, могли скрывать излишки зерна, да и прочих продуктов, которые входили в списки продразвёрстки. После этого двоих наших земляков с семьями вывезли из деревни, и больше о них никто и никогда не слышал. Женщины только сокрушались, а мужики в открытую чертыхались, зло, сплёвывая под ноги.

Вот и получалось, что Василий говорил одно, а на деле происходили совсем другие события.

После отъезда отца с мужиками на Урал, мать загрустила и как-то осунулась. Мы ей, конечно же, старались помочь во всём, но вероятно этого было мало. Всё также, вечерами, мы залезали на печь, и она рассказывала свои нескончаемые сказки, только стали они какими-то грустными, от которых хотелось плакать.

Потом до нас тоже стали доходить слухи, что в разных местах стали действовать банды озверевших кулаков, которые несли смерть в наши деревни, и непонятно было, откуда беда могла прийти быстрее, от НКВД, или от бандитов. В принципе результат был всё тем же, единственное различие между ними было то, что бандиты сжигали дома активистов, а НКВД их сохраняла, хотя вывозили всю семью, от грудного ребёнка, до старика!

Когда я спросил Василия, который появился у нас со своей Александрой в марте месяце, об этом, он меня чуть не задушил, крича от злости, что я ни черта не соображаю, да и вообще, чтобы заткнулся и держал язык за зубами. Это могло его скомпрометировать в глазах товарищей, да и вообще могла пострадать вся семья.

Но беда нагрянула именно к нему. Отца Александры арестовали, забрали всё имущество, а самого посадили на пятнадцать лет за антисоветскую пропаганду. Через некоторое время он окончил школу бухгалтеров, но хода ему не дали из-за жены, отец которой был кулаком. Поэтому они вернулись в деревню и поселились в доме, где когда-то жила тётя Маруся. Она умерла в прошлом году, дом стоял пустым. Пётр Емельянович сразу же оформил его бухгалтером в колхоз, а Александру пристроил в конторе, где она освоилась в качестве машинистки и секретаря председателя. Таким образом, они всегда были вместе.

Исходя из всех этих событий, я усвоил, что любое неосторожное слово, может привести к трагедии, хотя мужики, особенно подвыпившие, кричали в компаниях что зря, цепляя частенько даже Сталина. Наступило время тревожных ожиданий, и население деревень как-то затихло. Люди стали сторониться друг друга, это стало происходить даже в нашей деревне, где в основном были все родственники. Даже женщины и те стали меньше судачить возле единственного колодца в деревне, где обычно простаивали часами, болтая обо всём подряд. Теперь же молча кивали головами друг другу, и старались быстрее вернуться в свой дом.