Веха

Мать, всё также, покормив скотину, которой осталось совсем немного и, позавтракав с нами, уходила с Дусей на работу, а я оставался старшим в доме, если не уходили в школу с Иваном, да и Ксюша тоже в этом году пошла в первый класс. Выглядела она, как Филиппок, маленькой, укутанной в огромный платок и в больших валенках. Передвигалась по заснеженному полю смешно, как утка, но всегда улыбалась, когда над ней посмеивались.

Вообще детство стало как-то затушёвываться, нам уже не хотелось побегать и подурачиться в сугробах, забрасывая друг друга снежками. Тревога взрослых, вольно, или невольно, передавалась нам, детям, в результате чего, атмосфера жизненного пространства стала превращаться в какой-то сплошной серый комок, который разрастался с каждым днём.

Как бы то ни было, но зиму мы пережили. В начале апреля появились наши мужики, приехал и отец с целым мешком гостинцев, но осунувшимся и постаревшим. Руки у него были обветренные и все в мозолях от той работы, которую ему пришлось выполнять на Урале. Держался он бодро и постоянно прижимал к себе мать, которая ни на секунду не отходила от него, не зная, куда его усадить, и чем накормить. Всё из рук валилось, поэтому столом занималась Дуся, а мы облепили отца с матерью, с жадностью поглядывая на заветный мешок.

После того, как немного успокоилась мать, мешая отцу заняться мешком, он стал одаривать всех подарками. Матери он подарил шёлковую, цветную блузку, а также пуховый платок. Дусе тоже подарил блузку, но белую и тоже шёлковую, а Ксюше красивое, цветное платьице. Нам с Ваней отец подарил настоящие ботинки, а также массу сладостей, которые просто высыпал на стол.

Только после того, как мы все угомонились, мать принесла бутылку самогона, и мы приступили к трапезе. Отец даже мне и Дусе налил немножко самогона, выпив который, я долго кашлял, поперхнувшись от крепости спиртного. Это было мое первое выпитое спиртное дома, отчего я даже вырос в своих собственных глазах, наивно думая, что тот, кто выпивает, является настоящим мужиком.

Отдыхать было некогда и, едва отец вернулся, снова ушёл на работу в колхоз. На сей раз он уже не стал завскладом, или как его называли, завхозом, так как его место уже было занято, зато он стал бригадиром всего стана, на котором располагалась вся колхозная техника, включая и единственный трактор. Бывшего бригадира увезли сотрудники НКВД, обвинив его во вредительстве государственного имущества. Чему, конечно же, никто не верил, но доказывать кому-то что-то было бесполезно. Даже Пётр Емельянович, боевой командир Красной армии, и то побаивался выступать против них, понимая, чем всё могло закончиться.

Его часто стали вызывать в Почеп на нескончаемые заседания бюро райкома, где накачивали таких, как он, политической обстановкой в стране. Доводили председателям направления партии, по обеспечению городов и крупных промышленных центров продуктами сельхоз производства, требуя неизбежного исполнения государственного плана.

За этот год он тоже сильно изменился, стал мало разговорчивым, и даже грубоватым в обращении с крестьянами, особенно с мужиками, которые лезли к нему со своими вопросами, типа – Емельяныч! Дык, чо же деется на свете? Ради чего кровь-то проливали на гражданке.

На что он грубо отвечал. – Замолчите, недоумки, если не хотите попасть под раздачу! Делайте свою работу и помалкивайте, здоровее будете!

И это было так! Тот, кто помалкивал, да трудился тихонько, того не трогали, а говорунов стали таскать в Почеп чуть ли не каждый год. Страна наша начала подниматься с колен после гражданки и везде начались грандиозные стройки. Один только Беломорканал чего стоил! Сколько людей там загинуло до сих пор никто не сможет ответить. Вот поэтому и придумали статью, как я слышал однажды от мужиков, чтобы народ подбирать умелый, да и не только. Рабочие руки нужны были разные, необходимо было кому-то землю копать, валить лес, гатить болота, и без конца разгружать, или загружать вагоны, всякими строительными материалами и товарами, чем кормить такую армию рабочей силы. Индустриализация страны требовала огромного вливания рабочей массы, поэтому Емельянович и предупреждал наших мужиков, переживая не только за их семьи, но и за то, что с такими языками он останется одни с бабами в колхозе.

Особенно опасны были пьянки, в которых языки развязывались со страшной силой, и тут же находились такие, которые строчили в район письма. И труба!

После десятка арестов, деревни как-то затихли. Даже петухи стали реже горланить, да и собаки меньше брехать, так как движения по деревням прекратились. Только одинокие прохожие, которые возвращались домой после работы, не заглядывая ни к кому в гости, спешили в свои дворы.

К концу мая у Александры уже был довольно большой живот, но на работу она ходила постоянно, в сопровождении мужа, который её обожал. Да и трудно было её не любить, такая она была красивой.