Вельяминовы. Дорога на восток. Книга 2

Караул был построен на кронверке, уже горели костры. Петя взглянул на виселицу: «Возки за ней стоят. Решили, что не след нас оставлять на казнь смотреть. Боятся, наверное, что мы захотим товарищей своих освободить».  Им уже зачитали приговор. Петя, найдя глазами князя Трубецкого и Никиту Муравьева, подошел к ним. Они все были в мундирах, с орденами, и Никита вдруг сказал: «Помните, мы с вами по Парижу гуляли, десять лет назад? Кто бы мог подумать, что все так сложится?».

-Ничего, - усмехнулся Петя, - ничего, Никита, еще посмотрим, как оно там, - Петя махнул рукой на восток, - устроится. Евгения Петровна моя надеется, что император ей разрешит за мной поехать.

-Если ей позволит, - вздохнул Трубецкой, - то и всем остальным, наверное, тоже. А Степа  твой, Петр Федорович? - озабоченно спросил князь. «С родителями твоими останется?»

-Родители мои тоже в Сибирь собираются, - ответил Петя, - сами знаете, мой отец с ней не понаслышке знаком. Ничего, проживем, - он услышал барабанную дробь. Командующий казнью, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Голенищев-Кутузов крикнул: «На колени!»

-Сколько людей, - понял Петя, исподтишка оглядывая толпу. «Войска, генералы, представители от посольств. Еще и экипажи, закрытые. Господи, - он внезапно закрыл глаза, - Господи, я прошу тебя, убереги Женечку, Степушку сохрани. Родителей моих, всю семью нашу. Если и страдать кому-то, так мне».

Он вспомнил, как жена там, в тюремной камере, целуя его, шептала ему на ухо, - быстро, прерывисто: «Нам ничего, ничего не надо, милый - только хоть иногда тебя видеть..., Это не страшно, что в избе жить придется, я справлюсь, вынесу, обещаю..., Просто видеть тебя, и все. Может быть, - Юджиния покраснела, - может быть, свидание удастся получить, как сейчас…, Может быть, у нас еще дети будут».

-Полковника гвардейского конно-пионерского эскадрона, - услышал Петя, - Петра Воронцова-Вельяминова - к лишению всех званий, чинов, орденов и дворянства, и ссылке в каторжные работы навечно.

С него сорвали мундир и бросили в огонь, над его головой раздался треск сломанной шпаги. Петя вздохнул: «Степушку никто дворянства не лишает, сабля наша родовая ему достанется. Господи, знал ли я, когда воевал, когда ордена получал, что все так обернется. Хоть Джоанна и Мишель в безопасности».  Солдат надел на него полосатый, арестантский халат и подтолкнул: «Пошли!»

У возка  суетились жандармы, лежали кандалы, пахло гарью от маленького, переносного, кузнечного стана. Петя понял, что его повезут одного. Гремя кандалами, опустившись на солому, - в углу был брошен старый, дырявый тулуп и стояло деревянное ведро, - он представил себе карту России. «Больше месяца до Иркутска ехать, - хмыкнул Петя, - к осени как раз к Чите доберемся».

Он рассеянно постучал пальцами по крепкой стене закрытого возка. Дверь была заперта снаружи, в крохотное, зарешеченное окошко, устроенное под самой крышей, просачивался свет белой ночи. Петя  замер.

-Я был дурак, - сказал себе Петя. «Оптический телеграф - это ерунда, прошлый век. Его еще древние греки использовали. Мы перестукивались, и с Павлом Ивановичем, и с Луниным, что слева от меня сидел. Надо использовать для связи электрические сигналы. Каждая буква алфавита заменяется набором точек и тире. Длинные и короткие удары, вот и все. Остается продумать механизм их передачи по проводам, - Петя оглянулся, - возок уже тронулся, - и рассмеялся: «Какой карандаш, какая бумага? Ладно, - велел он себе, - пока запоминай,  а потом, будем же мы где-нибудь останавливаться? Там и достанешь все, что тебе нужно. Поработай, и подумаешь о Женечке, так и быть».

Он привалился к стене возка и стал размышлять под еще медленный ход обоза, что уже выехал за ворота  крепости.

Кронверк был пуст, догорали костры.  Пестель, посмотрев в окно, - после гражданской казни их привели обратно в Алексеевский равелин, - вздохнул: «И попрощаться ни с кем не дали. А генералы остались, будут смотреть на то, как нас вешать станут. Казалось бы, мы же офицеры - могли и расстрелять».

В камере было тихо. Он, обернувшись, присев на койку, поднял глаза на человека, что устроился за столом. «Я знаю, Павел Иванович, - смешливо сказал пастор, - знаю, что вы причащаться не хотите, и настаивать не собираюсь».

Вечером комендант Сукин принес ему бумагу и карандаш. Пестель написал родителям, а потом, откинувшись к стене, закрыв глаза, стал вспоминать ее. «Я виноват, конечно, - горько сказал себе он, - виноват перед Жанной. Я перед всеми виноват. Если я взял на себя ответственность, так надо было становиться единоличным руководителем. Один бы сейчас и расплачивался. А так  дети отцов своих лишились. Люди, что за мной пошли, на каторге сгниют. Виноват, - твердо повторил Пестель и взял еще несколько листов.