Больше всего его мучило то, что он даже не знал - жива она, или нет. Когда они виделись в последний раз, когда Жанна стояла у обочины деревенской дороги, сжимая в руках мешок, Пестель, смотря на нее, просил: «Пожалуйста, пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. С ней, с мальчиком...»
Здесь, в крепости, разобравшись в том, как надо стучать, он спросил у Воронцова-Вельяминова: «Что с мадам де Лу?». Но и тот ничего не знал.
Пестель, шевеля губами, внимательно следил за ударами. Когда они затихли, взглянув в окно, - его камера выходила на Неву, и ему был виден маленький клочок синего неба, - он улыбнулся.
-Спасибо, Петр Федорович, - простучал он в ответ. «Господь да благословит вас». Он вытянулся на койке, - кандалы зазвенели, - и посчитал. «В сентябре ребенок родится. Господи, сделай так, чтобы они счастливы были, Жанна, дети. Убереги их от всякого зла».
Он закрыл глаза и опять увидел их - только сейчас он был рядом, у самой кромки воды. Девочка подняла глаза, - большие, ласковые. Прижавшись щекой к его руке, она тихо сказала: «Мы будем смотреть, как ты уплываешь, папа. Никуда не уйдем». Он наклонился и поцеловал теплый лоб: «Спасибо тебе, доченька». Вокруг не осталось ничего, кроме сияния солнца, жаркого ветра, трепетал парус. Они все провожали его, пока берег не скрылся в туманной дымке, пока он не заснул, все еще продолжая счастливо улыбаться.
Николай запечатал письмо. Подойдя к огромной карте России, взглянув на Забайкалье, он холодно улыбнулся: «Зерентуйский рудник. Отделим Петра Федоровича от всех остальных. Устроим ему, так сказать, личное попечение государя императора. Думаю, до весны он не доживет, вот и славно. И она пусть там же сдохнет, пусть все они сдохнут. Только сначала я ей дам монаршую аудиенцию, - он вернулся к столу и пробежал ровные строки: «Надеясь на христианское милосердие вашего императорского величества, нижайше прошу разрешения разделить судьбу своего мужа, Петра Федоровича Воронцова-Вельяминова».
Он вспомнил строки из своего послания коменданту Зерентуйского рудника: «Я более чем уверен, что каторжник Воронцов-Вельяминов будет злоумышлять на побег, или сношения с другими каторжниками, в Нерчинском заводе, дабы поднять восстание, и попытаться освободить заключенных. В случае раскрытия подобных его замыслов, или подозрения на оные я даю вам свое монаршее разрешения к применению любого наказания, впрочем, подразумевая, что оно будет публичным, имеющим воспитательный характер для других узников».
Николай рассмеялся: «Вот и все. Смертной казни в империи больше не будет. А что Петр Федорович умрет, на то Божья воля, мои руки его кровью не будут запятнаны».
В дверь поскреблись. Николай, присев на угол стола, разрешил: «Входи, Александр Христофорович. Готов экипаж? - император кивнул на белую, нежную ночь за окном. Шпиль собора золотился в розоватом сиянии незаходящего солнца. Он давно рассмотрел виселицу в подзорную трубу и остался доволен - выстроена она была на славу.
-Готов, - Бенкендорф кивнул. «Ваше величество, касательно письма от британского императора...»
Георг прислал ноту, в которой он ручался за супругов Кроу: «Мой дорогой царственный брат, сэр Майкл Кроу, наш выдающийся инженер, сын мистера Питера Кроу, готов в любое назначенное вами время приехать в Санкт-Петербург за своими родителями. Я уверяю вас, что участие их зятя в заговоре против вашего императорского величества - всего лишь досадное недоразумение, не имеющее никакого отношения к делам торгового дома «Клюге и Кроу».
-Досадное недоразумение, - желчно повторил Николай. «Что с этой мадам де Лу? Исчезла?»
Бенкендорф только вздохнул.
-Подготовь тайное распоряжение, - велел ему император, - о запрете на въезд в Россию для всей этой семьи. Кроу, де Лу, - для всех. Навсегда. Этот сэр Майкл пусть появится здесь, с ним и его родителями мы покончим без особого шума.
Николай прошелся по кабинету, поигрывая серебряным ножом для разрезания бумаг: «Пусть собирается, мы будем рады его видеть, - он мгновенно, хищно улыбнулся. «С тем делом, - император поднял бровь и со значением посмотрел на Бенкендорфа, - все устроено?
Бенкендорф вспомнил, как, услышав приказ императора, кивнув, он вышел из дворца и приказал кучеру остановиться у первой церкви, что попалась по дороге. Пахло ладаном, свечами, было тихо. Вечерня еще не начиналась. Бенкендорф опустился на колени перед образом Иисуса и горько сказал: «Господи, прости меня за то, что я это сделаю. Но я не могу, не могу отказаться, это распоряжение монарха..., - он тогда заплакал, - тихо, горестно, - и еще долго стоял, уронив голову в ладони.
-Все, ваше величество, - Бенкендорф спрятал глаза. Николай все смотрел на него - тяжело, выжидающе. «Хвалю, Александр Христофорович, - наконец, потрепал его по плечу император, - молодец, что забыл о всяких там сантиментах». Он взглянул на большие часы: «Поехали, я хочу на гражданскую казнь успеть».