Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Давайте заглянем в белый город в эпоху сыпняка и прогуляемся по Ростову-на-Дону вместе с В. Ветлугиным.

Описывая повседневность в Ростове-на-Дону, литератор отмечает, что постоянная угроза заболеваний превращает жизнь в некий «пир во время чумы», когда люди перестают верить в то, завтрашний день наступит, а потому окунаются в пьянство, наркотики и разврат. Мораль больше не существовала, так как люди жили в ожидании скорой смерти. Ветлугин даже делает ироничное предположение о том, что насекомые, переносящие тиф, переносят и стремление к распутству. «Начинались афинские ночи, при участии седовласых профессоров, многосемейных политиков, невинных девушек. Готовясь к неизвестному, жуткому неизбежному, люди всех возрастов и положений порывали с тем, что составляло будто бы железный стержень прежней баснословной жизни. Проходило два-три месяца, и, попадая в счастливые удержавшиеся страны, участники афинских ночей в сношениях с иностранцами, с людьми другой, „не нашей“ эвакуации, полностью возобновляли старую мораль»[533]. Люди понимали близость смерти, теряли моральные ориентиры. Смерть была повсюду.

Народ умирал настолько часто, что было страшно спрашивать у знакомых о благополучии кого бы то ни было: велика была вероятность, что он или умер, или в бреду накануне кризиса, или заболел… Боясь насекомых, почти все женщины остригли волосы, поэтому обычным делом во всех учреждениях было видеть дам в чепчиках. Вероятно, это было очень угнетающе, — видеть, как у женщин отнимали их женственность, и это тоже было чертой эпохи сыпняка.

В целом описание у Ветлугина Ростова-на-Дону похоже на зарисовки Петербурга у А. Ахматовой: это тоже город-призрак. Подобно тому как Ахматова описывала бывшую столицу после революции как тень прежнего города, где дух прежней роскошной жизни чувствовался лишь в ободранных афишах и запахах бывших магазинных помещений, в Ростове Ветлугина — такая же давящая и апокалиптическая атмосфера. «Синематографов больше нет, — пишет Ветлугин. — Остались вывески, на лохмотьях плаката различаю: „Пренс женится — сильно комическая“, — а из двери осточертевший запах карболки, и весь тротуар пред зданием в соломе, кишащей вшами»… По улице сложно пройти, и литератор описывает, как прохожие в ужасе перебегают на другую сторону, отряхиваются, осматривают друг друга и мчатся домой принять ванну, — у кого она есть. Здания кинематографов в Ростове были переоборудованы для лазаретов: из некогда изящных зрительных залов выломаны стулья и пол, на полу — матрацы и покрывала, кишащие насекомыми. Все это поставило крест на нормальной жизни. Смерть была повсюду. «За одно сегодняшнее утро по „весьма секретной сводке Освага“, лежащей на столе каждого кафе, привезено на вокзал и остается неразгруженными 7000 тифозных, из них „невыясненное количество замерзших“», — пишет В. Ветлугин. Обратим внимание, что руководство в белых городах сталкивается с теми же проблемами, что и большевики: вокзалы — рассадники тифа, железная дорога — путь сыпняка, помещений не хватает, больницы и все прочие здания переполнены.

Постепенно поток сыпнотифозных становится бесконечным. Городских зданий не хватает, чтобы разместить всех больных. «У синематографа „Колизей“ новая картина: реквизировали его только вчера, устроить ничего не поспели, а фургоны все едут и едут. Устлали соломой парадную лестницу громадного дома и кладут, как есть: в обрывках шинелей, во вшивом белье. В доме около сотни квартир, везде дети, другой лестницы нет. По ступеням ползут марсиане, проникают во все квартиры. Пройдет восемь дней, и громадный дом превратится в очаг сыпняка…»[534].

Ветлугин постоянно называет сыпной тиф причиной поражений Белой армии: «У нас теперь, кажется, один Ростов остался. За шесть недель сыпняка сдали Орел, Курск, Харьков, молчат о Киеве, Махно чуть-чуть в самый Таганрог не влез. Когда-то теперь в Москву попадем?»[535].

Любопытна история последних дней знаменитого монархиста В. М. Пуришкевича, на тот момент являвшегося лидером Всероссийской народно-государственной партии. Пуришкевич в январе 1920 г. смог покинуть Ростов и вывезти больного тифом сына Всеволода на поезде генерала П. Н. Врангеля в Новороссийск. Возможно, в госпитале у сына он и сам заразился сыпняком, от которого и умер очень скоро. Литературный критик Ю. И. Айхенвальд откликнулся на кончину своего университетского товарища, написав следующее: «Подхватил его смерч революции, покружил и отпустил в Новороссийске, а там перехватил его к себе сыпной тиф и погасил шумную жизнь этого, во всяком случае, недюжинного человека. Я слышал впоследствии, что никто почти не провожал его на кладбище: в коллективных и сплошных похоронах и самопохоронах, которыми занималась тогда Россия, было не до одинокой могилы Пуришкевича…»[536]. Самопохороны России — прекрасная метафора происходящего в белых городах, когда что бы то ни было, кроме предчувствия смерти, теряет значение: рассыпается общество, теряют смысл личные отношения, образование, культура…. Все исчезает, пропадает и умирает.