Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Осенью — зимой 1921 г. на станции Самара ад как он есть. Власти предвидели эпидемию (во многих других городах она уже полыхала вовсю), и потому, чтобы хоть немного взять под контроль железнодорожную станцию Самара, 20 декабря 1921 г. был издан приказ. Согласно ему, в целях сохранения здоровья едущих по Самарско-Златоустовской железной дороге и в целях поддержания Самарского вокзала в должном санитарном состоянии, Самгубэпидчека постановила:

• запретить доступ и пребывание в пассажирских помещениях и на перроне лицам, не имеющих проездных документов на ближайший по времени уходящий поезд. Людям разрешалось прийти за 6 часов до отхода поезда;

• служащие железнодорожного вокзала и лица, связанные по службе с необходимостью пребывания на вокзале, пропускаются особыми пропусками;

• беженцев, не имеющих в Самаре пристанища, направлять в Дом ожидания (приемник) Востбазэвака возле Дунаевского завода для санитарного надзора;

• всех военнослужащих надо подвергать санитарной обработке;

• железнодорожная милиция должна строго следить за выполнением приказа;

• начальнику боевого эпидотряда снаряжать ежедневно по 3 смены суточного дежурства на вокзале, по два сотрудника отряда[366].

Эпидчека в 1921 г. приказал выселить из вокзальных помещений посторонних лиц[367]. Проблема только была в том, что идти бедолагам было совершенно некуда. И вообще эти меры было невозможно осуществить.

Именно в 1921 г., в мае, на вокзале в Самаре застрял Сергей Александрович Есенин. С. Есенин и его спутники ехали в специальном вагоне 1-го класса, который был довольно комфортабельным: когда-то он был в распоряжении главы христианской церкви Грузии. С. Есенин в письме А. Б. Мариенгофу сообщал о своем не очень радостном пребывании в Самаре. Жаловался на дороговизну и плохое обеспечение продуктами питания: «Милый Толя! Привет тебе и целование. Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару и не пойму никак, действительно ли я ощущаю все это или читаю „Мертвые души“ с „Ревизором“… Лева сидит хмурый и спрашивает меня чуть ли не по пяти раз в день о том, съел бы я сейчас тарелку борща малороссийского?» Поезд Есенина застрял в Самаре на 10 дней. В это время Есенин работал над поэмой «Пугачев». Во время прогулок около вокзала он увидел стенгазету с критикой его поэзии, встретился с ее авторами и даже выступил на литературном вечере в Клубе железнодорожников[368].

Где-то по пути к Самаре Есенин увидел необычного вида ольху. В поэме ольха была представлена как символ — вестник надвигающейся беды, которая ожидает взбунтовавшихся казаков в недалеком будущем. Об этом дереве-символе в «Пугачеве» казак Шагаев взволнованно рассказывает своим друзьям:

Около Самары с пробитой башкой ольха,
Капая желтым мозгом,
Прихрамывает при дороге.
Словно слепец, от ватаги своей отстав,
С гнусавой и хриплой дрожью
В рваную шапку вороньего гнезда
Просит она на пропитание
У проезжих и у прохожих.
Но никто ей не бросит даже камня.
В испуге крестясь на звезду,
Все считают, что это страшное знамение,
Предвещающее беду.
Что-то будет.
Что-то должно случиться.
Говорят, наступит глад и мор,
По сту раз на лету будет склевывать птица
Желудочное свое серебро.

Некоторые исследователи считают, что ольха как символ неминуемой беды соотносится не только с эпохой крестьянского восстания Пугачева. Он напоминал читателям о современном бедственном состоянии России после революции и Гражданской войны. Эйфория полной свободы и райского благоденствия, которая проявлялась в первые дни после революции, давно сменилась разочарованием из-за неисполнимости мечтаний. Нищета и разруха бросалась в глаза повсеместно, а Есенин сел в поезд через Самару в Бухару после того, как пробыл под арестом несколько дней в Москве… Аллегории, видимо, на тот момент казались поэту благоразумнее. «Вот так сутки, другие, третьи, четвертые, пятые, шестые едем, едем, а оглянешься в окно, как заколдованное место — проклятая Самара», — писал С. Есенин в Москву[369].