Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Доверяли ли пропаганде и врачам вообще? На этот вопрос сложно ответить однозначно. В некоторых городах, например, в Ярославле, складывается настоящий культ врачей. В иных местах, например, Саратове, — отношение к специалистам прохладное. На наш взгляд, пациента эпохи эпидемии характеризует сцена, описанная в мемуарах одного врача:

«Чего болит?» — «Да ничего не болит! Прослушай: может чего и найдешь! Эка штука такая, если вам, докторам, укажешь, какое место болит: а вот ты найди такое место, где я не чувствую, что болит, а оно и на самом деле болит, а я только его не чувствую!.. Я уж у многих докторов была: только тогда и говорят правду, когда им самим скажешь, укажешь, где болит. А вот ты найди у меня такую болезнь, чтобы я и сама не знала! Этак-то, знамши-то — кто хочешь будет доктором, эдак-то и я сама сойду за доктора. Да сколько угодно! Уж теперь меня не проведешь, нет! Как только покажешь доктору больное место, так он сейчас и найдет тебе болезнь! А вот ты без моей указки найди: тогда я тебе в ножки поклонюсь, слава те, Господи, скажу — попала к настоящему доктору!»[478] За невероятно забавной жалобой пациентки можно отчетливо увидеть очень интересное обстоятельство: люди уже в 1920-е гг. делят врачей на «настоящих» и «ненастоящих»: потерян ориентир. Власть предлагает слишком много, но дает меньше, чем обещает. На наш взгляд, ограниченное доверие к врачу свидетельствует косвенным образом об ослаблении доверия к советской власти уже в 1920-е гг. Многим трудно разобраться, где настоящее — то, чему можно доверять. Были пациенты, которые угрожали врачам. Так, например, после отказа К. И. Ливанова принять некоего человека вне очереди без записи тот погрозил ему пальцем: «Ах вот как, я, значит, провокатор по-твоему — ну, хорошо же, я тебе припомню, милый друг! Ты у меня всю жизнь будешь помнить, как тебе отомщу!»[479] Таких примеров в дневнике врача много: «Закрылись, сволочи этакие!» — злится пациент, пришедший в дом доктора и не заставший его дома.

Плакат

Разумеется, помочь всем нуждающимся было просто невозможно. Даже «Скорая помощь», которая, казалось бы, должна была восприниматься людьми как спасение от бед, не работала регулярно. В сообщении ярославских врачей в Наркомздрав февраля 1919 г. говорится о том, что в распоряжении «Скорой помощи» имеется одна слабосильная лошадь без достаточного фуража, причем «на одних и тех же розвальнях перевозятся всякие больные, как заразные, так и незаразные»[480]. Кроме того, лошадь настолько изголодалась, что некоторое время «вследствие истощения не в состоянии была работать»[481]. Было, однако, два автомобиля, находившихся в распоряжении «Скорой помощи». Казалось бы, что же еще можно было желать? Но из центра прислали газолин в количестве 50 пудов в качестве горючего, который был непригоден для автомобилей. Таким образом, в феврале — марте 1919 г. «Скорая помощь» отказывала больным в перевозке. Впрочем, и позже, когда транспортная проблема была отчасти решена (в 1921 г. «Скорой помощи» предоставили еще несколько лошадей и сравнительно регулярно снабжали автомобили горючим), даже в середине 1920-х гг. люди не воспринимали «Скорую помощь» как избавление от страданий, напротив, в источниках видно ироничное к ней отношение, например, можно обратить внимание в этой связи на карикатуру, выполненную Францем Весели, напечатанную в газете «Северный рабочий»: карета «Скорой помощи» (на карикатуре — небольшой автомобиль, проезжавший по улице Стрелецкой) едва едет, у нее отваливаются колеса, а рядом пациенты кричат, что умрут, пока она доберется до места[482].

Карикатуры Ф. Весели

На другой карикатуре Ф. Весели прохожий кричит: «Эй, ты там подсоби! А то помрешь, пока в больницу приедешь». Впрочем, работы Ф. Весели, относящиеся к 1920 гг., изображают и другие стороны повседневности Ярославля: например, уровень гигиены, условия жизни и т. д. Вряд ли можно говорит о санитарии в общежитии, представленном В. Весели как настоящее гнездо порока и разврата: семейный склоки, красный уголок в паутине, алкоголики и картежники — так представлена повседневность рабочих Ярославской большой мануфактуры[483].

Одна семейная пара дерется, другая пьянствует, третья невероятно разгулялась. Кто-то извергается прямо на улицу, кто-то валяется без памяти пьяным… Именно в этом районе Ярославля, около фабрики, переименованной в начале 1920-х гг. в «Красный перекоп», заболеваемость социальными болезнями была наибольшей. В 1922–1923 гг. именно тут были открыты туберкулезный и венерический диспансеры. По сведениям В. А. Ключевского[484], в 1924 г. в туберкулезном диспансере состоял 991 больной туберкулезом, из них было около 50 % с активной легочной формой. Смертность среди туберкулезных больных в то время составляла от 15 до 34 %. В вендиспансере в 1924 г. состояло на учете 310 больных сифилисом.