Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Ситуация в Астрахани была во многом схожа: с 1914 г. здесь размещают огромное количество военнопленных. Селят их в казармах, ночлежных домах, в частных домах и квартирах, офицеров — в гостиницах. Случаи тифа там регистрируются уже в 1914–1915 г. В июле 1916 г. тифом в Астрахани болели 87 военнопленных, 144 беженца, 497 местных жителей[488]. Больше всего от тифа и туберкулеза пострадали военнопленные в 1917 г. В феврале этого года в Астрахани среди 3952 военнопленных нижних чинов здоровых было 918 человек, только что оправившихся от болезни — 1434, больных — 517, «цинготных» — 510[489]. Постепенно тиф проникал в город, и, возможно, обладая определенной подготовкой к эпидемиям (в Астрахани ведь в 1910 г. пережили эпидемию чумы, затем малярии, в 1914–1915 гг. — холеру) сыпняк удалось взять под контроль, но стало быстро очевидно, что в условиях войны или угрозы наступления армии противника наладить медицинскую систему было практически невозможно. Протопресвитер М. Польский, писал, что епископ астраханский Леонтий созвал совещание представителей всех городских и пригородных приходов. Решено было обратиться к православному населению с призывом «оказать помощь раненым и больным воинам» и старой, и советской армии. Воззвание окончилось ссылкой на Евангелие: «Помните слова Христа: „Я был наг, и вы не одели Меня, был болен, и вы не посетили Меня“». Положение в городе было настолько напряженным, что, как свидетельствуют современники, из лазаретов выбрасывали на улицу больных и раненых солдат Первой мировой войны, чтобы очистить место для красноармейцев. После того как советская газета напечатала воззвание епископа Леонтия, председатель губчека Атарбеков решил, что ссылка на Евангелие сделана для подрыва авторитета советской власти. После соответствующего доклада Атарбекова духовенство в Астрахани вместе с преосвященным Леонтием и другими причастными к делу лицами было «ликвидировано»[490].

Однако обратимся к реалиям повседневности эпохи сыпняка. В каждом городе эпидемия тифа имела ряд особенностей.

Что касается сыпного тифа на Нижней Волге, то здесь мы видим все те же факторы, которые привели к обострению эпидемии в других городах. Проблемы с водоснабжением и санитарией в Царицыне были и задолго до революции и Гражданской войны. Профессор Хлюпин в своей книге «Материалы по оздоровлению России» в 1911 г. отмечал, что местность возле Царицына имеет естественные склоны, расположенные так, что все они ведут к Волге в черте города или в Царицу. «При отсутствии в городе канализации большая часть нечистот, попадающих в Волгу, омывает берега. Местность города изрезана многочисленными оврагами, сплошь заселенными, санитарное состояние которых не поддается описанию. Даже в первой части есть овраги — Ломоносовский, Селезневский. Они настолько загрязнены нечистотами, что издают ужасающее зловоние». Рядом с оврагами — колодцы, из которых жители берут воду для питья.

Ускоренное экономическое развитие Царицына, прозванного Русским Чикаго, сопровождалось исключительно быстрым ростом городского населения. В целом население Царицына за 50 пореформенных лет увеличилось почти в 17 раз. Население города в 1913 г. составило 131 782 чел., а в годы Первой мировой войны из-за большого притока беженцев и переселенцев оно выросло еще больше и к 1917 г. составляло, по приблизительным оценкам, до 160 тыс. чел.[491]Исследователи называют Царицын «городом мигрантов», так как из-за расположения и быстрого промышленного развития Царицын представлял собой причудливую смесь народностей. Окраины города были неблагоустроены, например так называемый район Кавказ, где проживало около 10 000 человек, работавших на волжских пристанях.

В конце XIX в. Царицын был рекордсменом по смертности городом: в 1894 г. смертность в Царицыне равнялась 83,4 на 1000 жителей[492]. Эпидемии холеры, сыпного тифа, дифтерии, малярия, чесотка были здесь частыми гостями.

Царицын был промышленным и торговым центром всего юго-востока. Через него шел хлеб, и скот, и нефть, и рыба с Каспия. Описание Царицына мы встречаем у А. Толстого в романе «Хлеб»: «Воображение отказывалось представить себе место, менее похожее на столицу. Город — дрянной, деревянный, голый, пыльный. Бревенчатые домишки его слобод повернуты задом — отхожими местами — на роскошный простор Волги, а пузырчатыми окошечками — на немощеные улицы, спускающиеся с холмов в овраги. Лишь из центра несколько улиц, кое-как утыканных булыжником, размываемых потоками, прожигаемых солнцем, ведут к замусоренному берегу Волги, к пароходным пристаням, складам, дощатым балаганам и лавчонкам с квасом, кренделями, вяленой таранью, махоркой и семечками»[493].