Великая Эвольвента

Если иметь в виду первое значение, то «дорога» воспринималась русским сознанием как нечто вовсе необязательное, поскольку она ограничивает и закрепощает движение, в его самости и вселенском существе. Для психики русского человека, очевидно, не приемлема ни относительная, ни исчерпывающая ясность, ни предопределённость, которую семантически несёт в себе понятие «дорога». Ему ближе путь. Потому что «путь» – шире. Ведя к горизонту и «смыкаясь с небом», он предполагает вариации следования и по этой причине «дорожно» не регламентирован. Иными словами, – «путь» более приемлем своей вселенской трёхмерностью, природной расцвеченностью и нескончаемой абстрактностью. Он не только шире, но и значительнее «дороги», ибо пролегает везде… «Путь» этот (назовём его «Русский Путь») психологически и ментально смыкается с пространством-временем. Последнее в космологии и релятивистской физике объединяет пространство и время в одну абстрактную Вселенную. Математики называют её многообразием, строящемся из «событий», раскрывающихся в системе соответствующих координат. Понятно, что физическое (и уже – телесное) удобство следования не играет важной роли в (русском) «космосе» логически неопределённого, бытийно не очевидного и «умственно» не слишком ясного пути. Русскому человеку гораздо ближе «ежесейчасная» готовность выступить туда, куда «душа ведёт» и «куда глаза глядят», под которыми следует понимать внутреннее зрение. В таковом следовании проявляет себя удалой зов «вселенской души» и некий властный, но надличностный символ воли, персонифицированный в субъективном желании-охоте: «Иду туда, куда хочу!». Если для русского «дорога» есть некий символ, то для условного европейца она, скорее, – средство, ведущее к определённой цели. Первый следует по дороге, впрочем, не имеющей для него особой ценности, а потому завсегда готов свернуть; второй использует дорогу по её прямому назначению, ибо верит, что она приведёт его к желанной цели.

Далее, если «европеец» стремится непременно завершить путь, то русский ублажает себя им. Для первого дорога – это отрезок пути, который непременно нужно преодолеть; для русского она – некая лишённая самодостаточности протяжённость не только в плоскости, но и в пространстве, в котором он, однако, может ничего и не найти…

Словом, функция в русском сознании уступает место этической и философской категории, где самоценность объекта условна, цель не всегда существенна, а потому спешка и само стремление к ней излишни.

Русский, идя по дороге, видит ещё и небо. «Европеец» тоже видит, но не всегда замечает его. А потому не расшибает себе лоб, ибо, глядя под ноги, знает, куда ступить. Русский расшибает, но, встав и отряхнувшись, невзирая на случившееся препятствие, опять настроен «приобщиться к небу» и открывающемуся его «внутренним очам» пространству.

Участливый «европеец» (если участливый) пытается объяснить «непутёвому» русскому, как лучше и куда идти, но тот его не слушает. «Как» – русский не очень хорошо знает, но и не особенно стремится знать, потому что конкретное знание снижает кругозор мистического восприятия мира. Зато он знает, куда идёт, поэтому в свою очередь пытается поделиться с «попутчиком» своим заветным знанием, – тем, что открывается ему через душу и «небесную лазурь». На что «европеец» вежливо улыбается (и порой даже соглашается), но что не приемлет, потому привык поверять всё умом и расчётом. Русский – истинно Зачарованный и неисправимый Странник. Не всё, конечно, вмещается в этот образ. Не всё укладывается и в аллегорию, тем более, что Западная Европа и Россия – это две, каждая по-своему, мощные духовные и исторические данности. Тем не менее, примерно так вот они и идут… Почему же так?

Да потому, что, повторюсь, дорога-путь в русском сознании есть мистическое пространство, которое «нельзя трогать», но можно лицезреть внутренне. В сознании условного европейца ухоженная «дорога» означает ясность пути, поэтому он принимает её прежде всего в таковом качестве. Для русского не приемлема «ясность», так как она ограничивает духовную потребу и исключает мистику, чудесность и загадочность, поэтому он отвергает не его «ясность». Иначе говоря, если русский гений, вдохновлённый свыше, создаёт непреходящие ценности в областях «чистого» творчества и в этом отношении смыкается с европейским, а на духовном уровне, пожалуй, и превосходит его, то за отсутствием тяги к мирскому устроению он явно уступает европейскому гению в «здешней» организованности.